Прерванная игра

На дне каменной ямы темно. Глаза не вдруг привыкли к сумраку. Шесть шагов вдоль, четыре поперек-размер камеры, куда нас бросили. Что происходит снаружи, не слышно: удалось суслам защититься или же в городе хозяйничают фильсы? Сразу, как началось смятение, нас взяли под стражу. Сопротивляться было невозможно, бежать-некуда. Даже если бы удалось вырваться из рук опричников, толпа растерзала бы нас на месте. Лучшим для нас выходом была тюрьма.

Мрачные коридоры, массивные двери, грохочущие запоры, молчаливые стражники, наручники, сырость-все тюремные прелести, как на моей родной Земле в средневековье.

У меня появилось время хоть немного осмыслить происшедшее. Если не считать того, что у Суслов были хвосты и торчащие кверху уши, вся обстановка вокруг в самом деле напоминала наше средневековье - каким я представлял его себе по фильмам и книгам. Башни, крепостные стены, эшафот, стражники, паланкины, толпа, ждущая казни, картина доволно банальная, словно взятая напрокат из школьного курса истории.

Мы сидели, прижавшись друг к другу, на вонючей соломенной подстилке. Бог весть, кто побывал здесь прежде нас. Тухлый и плесневелый запах подземелья угнетал. В углах скреблись тюремные крысы, поднимали возню, с писком проносились по нашим ногам.

Железные наручники до крови натерли запястья, и теперь ранки саднило.

Собственные мучения не сильно огорчали меня. Куда больше меня волновала судьба Итгола и особенно Эвы. Хорошо, что они не понимают всего: ни тюрьмы, ни смертная казнь на Земтере неизвестны. Там все свободны. Правда, по мне их свобода не лучше тюрьмы. Тут, по крайней мере, можно надеяться на что-то.

- Что с нами будет? - спросила Эва.

- Ничего худого нам не посмеют сделать.

Эва со связанными руками неловко придвинулась, положила голову на мои колени.

- Не нужно обманывать, - тихо сказала она, я едва расслышал ее голос. - Я не боюсь. Не беспокойся обо мне.

Почему чуть ли не каждое Эвино слово удивляет меня?

Будь на ее месте даже и не инкубаторская земтерянка, все равно ее поведение показалось бы странным. Что, она телепатией обладает?

В дальнем углу каземата беспрерывно скребли, тихонько постукивали, крошили кирпичи. Это не могли быть крысы. Похоже, кто-то пробивался к нам из соседней камеры через стену. Я подошел ближе, прислушался. Тут-тук тишина, потом-осторожные скребки... Опять; тук-тук... Можно даже определить место, где роют.

Звуки стали слышнее. Нас разделяла тонкая стенка в один-два кирпича.

Из соседней камеры постучали. Я ответил. С той стороны удвоили усилия. Сжатыми кулаками я надавил на кирпич - он поддался. Чьи-то пальцы коснулись моей руки.

Громыхнул наружный затвор люка в потолке. Я поспешно привалился спиной, закрыл дыру. Чуточку света попало на дно нашей ямы, мутно осветив сырые поточные стены. На веревке спустили корзину с провизией. Скудный тюремный обед: безвкусная похлебка, ложка гороховой каши, ломоть хлеба, кувшин с водой. Мы почти не притронулись к пище. Немного спустя корзину подняли наверх.

Я постучал в стену.

Мы выломали еще два кирпича - теперь в соседнюю камеру стало можно просунуть голову. Ничего интересного там не было - вонь, темнота и тюремная глухота.

Человек вполз к нам. Глаза, давно привыкшие к сумраку, смогли увидеть его лицо и протертый до лоска меховой комбинезон. Это был пожилой сусл.

- Ни единого слова вопреки совести - таков мой девиз, - с фанатической гордостью, мученика произнес он.

- Кто вы?

- Гильд.

"Где же я слышал это имя?"

- Сегодня состоится казнь, - торжественно произнес он. Боже мой! Так ведь это же тот самый человек, которого собирались казнить на площади.

- Еще не известно, состоится ли казнь" - поспешил я обрадовать несчастного. - В город ворвались фильсы. Может, они освободят вас.

- Не безразлично разве, от чьей руки принять смерть, возразил он.-Истина одинаково противна и тем и другим. Фильсы тоже не замедлят расправиться с ученым. - Он немного помолчал.

- Смерть не страшит меня, я давно свыкся с мыслью о ней. Нужно сохранить главное - мысль. Она здесь. - Он сунул мне в руки бумажный свиток. - Последнее. Это я написал в тюрьме.

- За что вас преследуют?

- За что преследуют? - спросил он в свою очередь, я сам же ответил: За мысли. За собственные мысли. Спорить с ним у меня не было настроения.

- Ничего не преследуется более жестоко, чем инаковерие. Ересь! У нее одно оружие - доводы разума, против нее - кандалы, тюрьма, смертная казнь.

Он походил на одержимого.

- В чем же заключается ваша ересь? - поинтересовался я.

- Разве вы не слышали? Меня так давно и усердно преследуют, что мое учение невольно распространилось во всех уголках Герона.

- В Героне мы впервые. - Так вы фильсы?

- Нет, не фильсы.

- Кто же тогда? - Он явно не певерил мне. - Можете не скрывать. Для меня что фильсы, что суслы.

- И все же мы не фильсы. - Не знаю, почему я настаивал на своем: не все ли равно за кого он нас примет.

- Но кроме фильсов и Суслов никого нет. Был, правда, слух, будто в запретных стенах объявились неизвестные.