Прерванная жизнь

Возвращаясь к языку. Когда на минуточку перестаешь о нем думать, он чуточку уменьшается. Но достаточно вспомнить, и он тут же начинает увеличиваться. Почему это по бокам он покрыт корочкой? Недостаток витаминов? Ты уже об этом размышляла, только все эти мысли хорошенько приклеились к твоему языку. Они сделались неотъемлемой частью его существования.

Все это заняло неполную минуту, а ведь нужно еще проанализировать остальную часть предложения. Ну а на самом же деле ты всего лишь хотела решить: вставать тебе или нет.

Скорость и липкость являются противоположностями, однако, может показаться, будто это качества одного порядка. Липкость вызывает неподвижность и отвращение, а скорость – неподвижность и увлеченность. Посторонний наблюдатель не может утверждать: если некто сидит молча и неподвижно, то причиной этому застывшая внутренняя жизнь или же наоборот, эта внутренняя жизнь настолько жива, чтобы сделать тебя недвижной.

Общим для обоих этих качеств является приход мыслей. Насколько мне кажется, сам опыт записан заранее и отформатирован по стилю. Отдельные мыслительные шаблоны накладываются на отдельные шаблоны поведения и поступков, посему, прежде чем сориентируешься, уже невозможно предпринять эти действия без того, чтобы не затронуть лавины продуманных заранее мыслей.

Летаргическая лавина синтетических мыслей может валиться несколько дней. Часть немого паралича липкости берется из знакомства любой подробности всего того, что ждет тебя впереди, и от принуждения ожидания всего этого. Вот приближается мысль: «Я ни на что не гожусь». И такая мысль занимает наш ум на весь оставшийся день. «Я ни на что не гожусь» – систематично капает до наступления ночи. Последующая мысль следующего дня: «Я ангел смерти». Эта мысль тянет за собой блестящее поле паники, которое, однако, остается недостижимым. Липкость гасит кипение и муссирование этой паники.

Собственного значения все эти мысли не имеют. Это всего лишь идиотские мантры, функционирующие в заранее установленном цикле. «Я ни на то не гожусь», «Я ангел смерти», «Я просто дура», «Я ничего не могу сделать». Как только в голову приходит первая мысль, она тут же тянет за собой и все остальные. Это как с гриппом: сначала першит в горле, а затем – что неизбежно – у тебя сопли из носа и кашель.

Когда-то эти мысли наверняка что-то значили. И наверняка значили то, о чем сами говорили, только теперь они притупились от постоянного возвращения. Они сделались всего лишь аккомпанементом, музыкальным попурри ненавидящих друг друга тем.

Так все-таки, что же хуже: перезарядка или недозарядка? К счастью, мне никогда не приходилось делать такого выбора. Ни то, ни другое нельзя поводить за нос, оно само промчится или проползет через меня и направится дальше.

Куда дальше? Назад в мои клетки, чтобы притаиться там и ожидать новой оказии, словно болезнетворный вирус? Далеко в эфиры, чтобы дождаться благоприятствующего обстоятельства и вновь выскочить на свет божий? Эндогенная или экзогенная, родившаяся по природе или из воспитания – это великая тайна психической болезни.

ЗАЩИТНАЯ СЕТКА

– Мне нужен хоть глоток свежего воздуха, – сказала Лиза.

Как обычно, мы сидели на полу в коридоре, перед самой дежуркой медсестер. К нам подошла Дэзи.

– Дай чинарик, – прицепилась она к Лизе.

– Свои кури, сучка, – ответила на это Лиза и угостила ее сигаретой.

– Терпеть не могу чинарики, – отреагировала на это Дэзи.

Лиза курила «Cools».

– Мне нужен хоть глоток свежего воздуха, – повторила Лиза. Она загасила сигарету на пестром от коричнево-бежевых пятнышек коврике и поднялась.

– Эй, там! – Через верхнюю, открытую часть двойных дверей она сунула голову в дежурку. – Мне нужен хоть глоток этого долбаного свежего воздуха!

– Минуточку, – отозвалась медсестра.

– Немедленно! – Лиза грохнула кулаком по пультику, разделявшему верхнюю и нижнюю половинки двери. – Это беззаконие. Вы не имеете права месяцами держать человека в закрытом помещении. Я позвоню своему адвокату.

Лиза часто пугала, что позвонит адвокату. У нее был назначенный правительством защитник, очень приличный парень, лет двадцати пяти, с миндалевыми глазами. Ему не удалось предотвратить того, чтобы Лизу зарыли в сумасшедшем доме. Звали его Ирвин. Лиза утверждала, что несколько раз трахалась с ним в суде, в той комнате, где назначенные от имени правительства адвокаты принимали своих клиентов.

Всегда, когда Лиза начинала пугать адвокатом, в дело вмешивалась старшая медсестра. На сей раз она тоже подошла к двери и оперлась на пультик.

– В чем дело, Лиза? – устало спросила она.

– Не нужно хоть немножко долбаного свежего воздуха!

– Только не надо кричать, – попыталась успокоить ее старшая.

– А как еще, еб вашу мать, я могу обратить на себя внимание в этом месте?

Лиза всегда называла больницу «этим местом».

– Вот я стою перед тобой и уделяю тебе все собственное внимание, – продолжила старшая.

– Ну, тогда вы знаете, чего я хочу.

– Я поручу санитарке открыть для тебя окно.