Прерванное молчание

Марио большой молодей. Он рассказывает Нику все, в подробностях. Буковски просто шокирован, а я думаю, сколько всего он еще не знает. Марио часто держит меня за руку, когда говорит, или просто смотрит мне в глаза. Я не отпускаю его ни на секунду.

Суд проходит очень тяжело. Марио то и дело срывается, начинает плакать и задыхаться от слез. Он то и дело замолкает, глядя на своего отца. А я с трудом могу сдерживаться, чтобы не разорвать этого подонка прямо там, у всех на глазах.

В перерыве мы с Марио стоим у окна.

— Держись, — подбадриваю я. — Осталось совсем немного. Все будет хорошо.

— Мы выиграем, Джон? — Спрашивает он.

— Конечно! Даже не сомневайся! — Говоря это, я не вру.

Я все время наблюдаю за присяжными и вижу, что они полностью на стороне Марио. Все-таки ему повезло, что он не убил своего отца.

Помимо самого сурового приговора для папаши, Буковски требует также и полного лишения родительских прав для миссис Бискотти. Мы долго говорили на эту тему с Марио. Много дней я задавал ему одни и те же вопросы по поводу его матери. Я не хотел давить на него. Я не хотел перекладывать на него свою ненависть. Я хотел, чтобы он сам принял решение. Но Марио был непреклонен с самого начала. Он ни за что на свете не хотел оставаться со своей матерью. Он обвинял ее в том, что она никогда не заступалась за него. И тут я его полностью поддерживал.

К нам осторожно подходит миссис Бискотти.

— Могу я поговорить с вами, мистер Салливан? — Спрашивает она.

Я смотрю на нее в упор.

— У меня нет никакого желания говорить с вами, — отвечаю сухо. — Но раз уж вы стоите тут, я не могу заткнуть вам рот насильно.

— Я бы хотела побеседовать наедине, — настаивает она.

— Я же сказал, что не хочу разговаривать с вами!

Она смотрит на Марио. Он притих и спрятался за меня. Но он внимательно слушает.

— Я понимаю, что мой муж ужасный человек, — быстро вполголоса говорит она, — я понимаю, что вела себя неправильно. Но, пожалуйста, не отнимайте у меня сына. Я прошу вас! Я же ни в чем не виновата!

Последние слова выводят меня из себя. Ее последние слова будят во мне гнев и ярость. Но я стараюсь держаться, потому что тут Марио. Она говорит, что не виновата! Как же меня это бесит! Неужели она в самом деле верит в то, что говорит! Такие как она, испуганные тихие мамочки, засунувшие свои головы в песок… Именно с их молчаливого согласия происходят самые ужасные вещи. Когда я думаю, что порождает таких чудовищ как мой отец, мне приходит только один ответ: равнодушие и страх. Страх за свою собственную задницу. Страх за свою ничтожную жизнь. Я ненавижу ее. Я ненавижу мать Марио так же сильно, как ненавидел Джину Стоун, когда она была жива. Но все же я делаю над собой усилие и отвечаю ей.

— Может, ты лучше спросишь у своего сына?

Марио высовывает голову из-за моей спины. Миссис Бискотти молчит.

— Спроси у него! Спроси у него сама! — говорю я.

Она обращается к Марио.

— Сынок, — говорит она, — ты же хочешь остаться со мной? Ты же не бросишь свою маму?

— Нет! — Отрезает Марио. — Я не вернусь к тебе! Никогда!

Он утыкается мне в бок. Миссис Бискотти уходит.

Суд приговаривает отца Марио к двадцати пяти годам тюремного заключения. Суд приговаривает лишить мать Марио родительских прав. Суд постановляет назначить законными опекунами Фрэнка и Элизабет Миллер.

Мы выиграли эту битву. Мы выиграли на всех фронтах. Но сколько еще таких войн! Сколько из них никогда не начнутся, потому что все вокруг предпочитают молчать и закрывать на подобное глаза.

2.

Пока мы занимались делом Марио, я должен был держать себя в руках. Я должен был контролировать себя ради Марио. Теперь, когда все позади, когда мы выиграли, когда его ублюдка-папашу посадили, мои мысли снова начинают погружаться в хаос.

Я достаю измятую фотографию друзей Дэвида Стоуна. Я достаю записную книжку Дэвида Стоуна. Я листаю ее. «Г» — Гарри Паркер. «У» — Уоррен Стимен. «В» — Виктор Фёрт. «М» — Макс Уитмен. Номера телефонов. Но им больше пятнадцати лет. Все могло измениться. Наверняка все изменилось. Я не знаю, зачем взял фотографию и блокнот из дома Джины Стоун. Я не знаю, что собираюсь со всем этим делать.

Я выхожу на улицу. Я пробегаю два квартала, чтобы освободиться от мыслей, но их слишком много. Я думаю о Дэвиде Стоуне. Я думаю о Гарри Паркере. Я думаю об Уоррене Стимене. Я думаю о Викторе Фёрте. Я думаю о Максе Уитмене. Я захожу в телефонную будку. Я вырываю из справочника желтую страницу и записываю на ней четыре имени и четыре номера телефона. Я достаю зажигалку и поджигаю блокнот. Он сгорает на металлической полке телефонной будки. Я смотрю на фотографию и поджигаю ее тоже. Лица плавятся в огне и превращаются в пепел. Я хотел бы увидеть, как превращаются в пепел эти люди. Я думаю, что хотел бы увидеть, как они сдохнут. Я хотел бы, чтобы они мучались перед смертью. Больше всего я хотел бы, чтобы они никогда не рождались, но это уже не в моих силах.

Я снимаю трубку и набираю номер.

— Могу я поговорить с Гарри Паркером? — Спрашиваю.

— Вы ошиблись. Здесь таких нет.

Я снова набираю номер.

— Могу я услышать Уоррена Стимена?

— Вы не туда попали.