Преследуемый Зверем Братвы

— Потрогай свою маленькую киску, Нина, — шипит Костя.

.

— Я… — Я хнычу

— Потрогай себя для меня, — рычит он.

Мне не нужно повторять это снова. Мои руки проскальзывают под простыни, и я стону, скользя по моему животу. Проскальзывая под пояс больничных штанов. Когда они скользят по моим влажным скользким губам, я ахаю в трубку.

— Почувствуй, какая ты влажная для меня, — рычит он. — Почувствуй, как сильно твоя маленькая киска хочет меня. Как сильно жаждет мои пальцы. Моей язык…

Я хнычу снова.

— По моему члену, проникающему внутрь и заполняющему тебя. Заявив на тебя права, как еще не кто не делал.

Я хнычу, когда мои пальцы скользят по моему клитору. Я тру маленькую пуговку быстрее, мои бедра покачиваются на кровати, когда я стону для него.

— Я знаю, что ни один мужчина не имел тебя, — ворчит он.

Я замираю, густо краснея.

— Я…

— Не притворяйся, малыш, — рычит Костя. — Я знаю о тебе все, — стонет он. — Потрогай свою киску для меня, Нина. Заставь себя…

— Да, — выдыхаю я в трубку. Мои глаза закрываются, и мой палец погружается в мое скользкое тепло. Я стону и приподнимаю бедра, потирая клитор о ладонь, редставляя, что это он прикасается ко мне.

Я слышу, как Костя глубоко стонет в трубку. Я знаю, что должна прекратить это. Я должна повесить трубку и выбросить телефон. Я должна держаться как можно дальше от “Зверя”. Но мы слишком далеко зашли в кроличью нору, чтобы останавливаться сейчас. И я слишком потерялась в фантазии о нем как об ангеле-хранителе и дьяволе, пытающемся завладеть каждой частичкой меня, чтобы отпустить его сейчас.

— Костя…

— Заставь свою маленькую киску кончить на меня, Нина, — рычит он. — Сделай эту жадную милую киску насквозь мокрой для меня, а потом дай мне услышать, как ты кончишь.

У меня перехватывает дыхание, тело напрягается. Это полный пиздец. Это так неправильно. И это так скоро заставит меня кончить сильнее, чем когда-либо раньше.

— Кончай для меня, Нина, — рычит он. — Кончай для меня.

Мой клитор упирается в ладонь. Мои пальцы трутся о точку g. И вдруг я тону в своей кульминации.

— Костя!

Я стыдливо выкрикиваю его имя и начинаю кончать. Мои глаза закрываются, а рот открывается. Мое тело сжимается и колышется, и я стону, когда тру свою киску о руку. Я извиваюсь в простынях, соскальзывая на бок, когда очередной оргазм обрушивается на меня. Мое тело сжимается в комок, сжимая и удерживая мою руку между ног. Я поворачиваю голову, чтобы закричать в подушку, когда последняя кульминация взрывается глубоко внутри.

Телефон застрял между моей щекой и подушкой. Я все еще тихо стону в него, когда спускаюсь со своего кайфа. Но внезапно я начинаю сильно краснеть, когда понимаю, что натворила.

— Я… — Я густо краснею. — Я никогда… Я имею в виду, что это не то, что я делаю часто, — неловко выпаливаю я.

— Знаю, — рычит Костя.

— Вообще-то я никогда этого не делала.

Он тихо, глубоко хихикает.

— Я знаю это, Нина.

Мой пульс глухо стучит. Мою кожу покалывает, и я кусаю губу зубами.

— Вы охотитесь за мной? — Выпаливаю я шепотом. — Я имею в виду, ты все еще пытаешься забрать меня?

— Ты хочешь, чтобы я охотился на тебя? Чтобы преследовал тебя? Поймал тебя?

Я дрожу. — Может быть, — шепчу я.

— Тогда да, малышка, — стонет Костя — Я это сделаю

.

Глава 10

Костя

Москва, десять лет назад:

Цвета заполняют ее окно. В мире холодных серых тонов бабочки из картона подобны солнечному свету, пробивающемуся сквозь облака. Я не знаю, где она взяла материал для их изготовления— может быть, в своей школе. Я не знаю, как жестокий кусок человеческого мусора, с которым она живет, до сих пор не уничтожил их. Возможно, она хорошо прячет их, когда их нет на окне.

Их не много, и они далеко друг от друга. Но когда они появляются в ее окне, вся моя неделя становится ярче. А может быть, и месяц. В данный момент я сижу у своего тусклого окна улыбаясь ей через двор. Сегодня у меня для нее сюрприз.

Она подходит к окну. Она видит меня и улыбается, как часто бывает. Она так же машет, улыбаясь я машу в ответ. Потом поворачиваюсь и медленно закатываю рукав рубашки. Она с любопытством прищуривается, пока я не закатываю его до конца и не прижимаюсь плечом к стеклу. Ее лицо мгновенно озаряется.

Я мог бы вырезать это на собственной руке с помощью ржавой вилки, но все равно бы это стоило этой улыбки— этой вспышки счастья и человечности в этом аду.

Я сгибаю плечо, и новая сине-зеленая татуировка бабочки колышется на стекле, как будто она хлопает крыльями. Она складывает руки вместе и светится от радости. Все ее лицо озаряется, улыбаясь мне.

Я снова сгибаю, а затем указываю на ее бумажных бабочек. Она осторожно снимает с ленты розовую поднимая ее. Она заставляет ее хлопать крыльями, и я наблюдаю, как она хихикает. Мое сердце становиться больше. И я, должно быть, не привык к этому, потому что мое лицо болит от улыбки.