Преследуя восход

— И там, и там. Но я родился задолго до начала века в Канзасе. Мне было где-то около шестнадцати, когда я сбежал, я ведь говорил о Первой мировой войне. — Он вскинул голову. — Я здесь просто застрял, вот и все. В тенях, в точности как вон те корабли. Как все, что мы видим, — эти песни из старых рабовладельческих загонов, маленькие рыбацкие деревушки, вся эта чертова река под нами. Все это — часть того, что создает это место, его характер, его образ. Это тень. Она еще не исчезла, пока — нет. Она продолжает болтаться за пределами Сердцевины, но цепляясь за это место. Может быть, она ощущается, но остается невидимой, хоть проживи здесь всю жизнь. Разве что в один прекрасный день завернешь за правильный угол.

— За какое место… — попытался я спросить. Но мои слова утонули в реве буксирного гудка и неожиданного взрыва активности на палубе.

Джип выкрикивал приказы и повернул руль. Пирс явился снизу со своей трубой и вызвал обе вахты. Мы подошли к пустому причалу, и на «Непокорной» начали работу. В результате я остался единственной бесполезной персоной на борту, не считая, пожалуй, зловещего маленького трио, спрятавшегося в каюте на полубаке, но они с трудом могли сойти за людей. Я подумал было занять свою полуразрушенную клетку, но к ней не было доступа с юта. С буксира были подтянуты мокрые тросы и переброшены смутно видневшимся фигурам на набережной. Я как раз пытался проскользнуть между ними, когда Молл позвала меня голосом, прозвучавшим не хуже пароходного гудка, и от неожиданности я чуть не повис в ослабленной петле.

— Эй, прекрасный Ганимед! Удираешь, как шиллинг в шафлборде?[18] Сейчас мы ее смотаем — иди сюда, одолжи нам силу своих рук. К шпилю!

Я не мог припомнить, кто такой, к черту, был Ганимед, и был не очень уверен, что мне хочется вспомнить, но по крайней мере нашлось хоть какое-то дело. Мы подняли длинные перекладины с их опор, просунули их в прорези и наклонились над ними.

Молл ногой отшвырнула пал шпиля и вскочила на израненную верхушку кабестана:

— Поднимайте, мои чудные силачи! Поднимайте, мои румяные храбрецы! Поднимайте, это путь к тому, чтобы получить выпивку! Что это вы так потеете над ними, они же легче перышка! Сапожники вы все, вот что, даже лучшие из вас! Вам пушинку — и ту не сдвинуть с места! — Она вскинула на плечо скрипку и заиграла веселую мелодию, явно самую популярную в здешних местах:

Была у меня одна немочка,
Да слишком ленива и дебела, —
Выбирай, Джо, лучше выбирай!
Потом была девочка из Штатов,
Да чуть не превратила в дебила, —
Выбирай, Джо, лучше выбирай!

Пока мужчины и женщины хором распевали песню, перебиравшую национальные характеристики, о которых я раньше и не подозревал, изувеченная «Непокорная» была подтянута к причалу. Я гнул спину вместе со всеми, но как только кранцы ударились о борт, канаты были быстро выбраны, сходни поданы, и моей полезной деятельности пришел конец. Приступ активности усилился вдвое, все либо выкрикивали приказы, либо подчинялись им, либо делали и то и другое. Никто напрямую не сказал мне, чтобы я убирался, но я никак не мог найти на палубе места, где кто-нибудь не нашел бы срочной и уважительной причины, чтобы виновато, но твердо оттеснить меня в сторону.

Возмущаться этим я тоже не мог. Мне повезло, что команда по-прежнему рвалась продолжать погоню, даже после полученного нами резкого и кровавого отпора — и не важно, чем они при этом руководствовались: местью, общей ненавистью к волкам или интересом к обещанным мной деньгам. Мне пришло в голову, кстати, что у этих полубессмертных к деньгам может быть особое отношение. Они никогда не могли быть уверены, что денег будет достаточно. Они должны были знать, что почти неизбежно деньги у них кончатся рано или поздно, а также что нет смысла болтаться на одном месте слишком долго, чтобы заработать побольше, поскольку это сократит их жизнь, затащит их назад в Сердцевину, или как они там это называют. Неудивительно, что они были так искушены в торговле! И проявляли готовность заработать сразу большую сумму за короткое время, пусть даже в таком опасном предприятии, как мое.