Пресс-папье

Главный ужас страшного мира звезд состоит для меня в том, что я и сам являюсь его частью. Я не наводил на сей счет справок в сочинениях Эмили Пост[180] и изданиях «Дебретта»,[181] однако совершенно уверен: одно лишь обсуждение степени собственной звездности противно всем правилам хорошего тона, и все же вынужден признать, что ко мне это слово, похоже, приложимо, но только – и это уже самое паршивое – в составе выражения «знаменитость второго ряда». Куда приятнее было бы, если б к тебе относились как к типчику, который время от времени мелькает, работа у него такая, на экране телевизора, однако приходит день – и ты вдруг обнаруживаешь, что организаторы некоего странноватого благотворительного действа называют тебя «одной из нескольких сот звезд, согласившихся пожертвовать для нашего аукциона часть своего гардероба».

Лорд Рейт, создатель Би-би-си, запретил использовать в ее передачах слово «известный» в качестве описательного прилагательного. «Если человек и вправду известен, – отрывисто объявил он, – это слово излишне. Если нет, – лживо». Как бы отреагировал он на слово «знаменитость», ведомо одному только Господу. Подозреваю, что забился бы в судорогах.

Считать себя знаменитостью не более приятно, чем считать себя туристом, однако газетам нужно же писать о ком-то в разделе светской хроники, и потому такие совершенно не схожие между собой люди, как Джереми Бидл, сэр Перегрин Уорсторн, Рассел Грант, Энтони Бёрджесс, сэр Исайя Берлин и Фелисити Кендалл, оказались причисленными к лику «звезд», какие бы корчи у них это определение ни вызывало. Общего у этих людей только одно: имена их знакомы рядовым членам общества; многие из названных членов испытывают трепет, читая об их любовных и общественных подвигах, многие готовы прошагать в тесной обувке целые мили, лишь бы увидеть, как кто-то из них разрезает ленточку при открытии нового супермаркета или подписывает экземпляры своей последней книги. А то обстоятельство, что Джереми Бидл гораздо известнее Энтони Бёрджесса или что труды сэра Исаака Берлина оказали на человечество воздействие куда более основательное, нежели таковые же Рассела Гранта, тут решительно ни при чем. Что и является во всей этой истории самым скверным. Я однажды слышал, как некоего человека назвали по телевизору «мистер (Имя Я По Доброте Душевной Опускаю), прославленная знаменитость». Ну что это такое, я вас спрашиваю, а?

Мне доводилось видеть людей, которые известность свою ненавидят, которым противно, когда их узнают, которые скорее улизнут в боковой проулок, чем согласятся столкнуться нос к носу с рядовым членом общества; и видел других, просто-напросто наслаждавшихся тем, что они попали под свет софитов, обожавших, когда их узнавали, и начинавших светиться от счастья, если их останавливали на улице. Не могу утверждать, что одна позиция нравственнее другой. Главная беда телевизионной знаменитости состоит, как свидетельствует мой собственный скромный опыт, в том, что этот несчастный уже не может позволить себе высказать недовольство скверным обслуживанием в ресторане или пыхтеть от нетерпения, стоя в очереди к кассе супермаркета. Знаменитости приходится встречать любые неприятности благодушной и глупой улыбкой от уха до уха. Иначе ее обвинят в том, что она требует особого к себе отношения. Дни, когда я мог стукнуть кулаком по прилавку магазина и потребовать заведующего, миновали безвозвратно.

Я понял, что в отношении к знаменитостям присутствует какой-то психологический изъян, несколько лет назад, когда заметил, что руки поджидавшей меня у служебной двери театра охотницы за автографами затряслись, едва она протянула мне свою книжечку, совершенно как студень. А разговаривая с людьми, к которым внимание публики было приковано дольше, чем ко мне, я узнал, что такое случается сплошь и рядом. Я понимаю, выглядит это безумием, однако и впрямь существуют люди, которые, оказавшись рядом со мной, дрожат и трясутся с головы до пят. Зрелище безумно неприятное и пугающее. То, что известность, по воле случая сопровождающая определенные профессии, оказывает на кого-то подобное воздействие, явление наверняка нездоровое. Если бы такое происходило с одними лишь девочками-подростками, я мог бы сделать из этого очевидный, не лишенный приятности вывод, но ведь нет. Похоже, вся наша культура помешалась на славе.

Разумеется, в конечном счете верх возьмет качество того, что сделано человеком. Пятьдесят лет назад Дорнфорд Йейтс почти наверняка был известен больше, чем У. Б. Йейтс, – ныне справедливо обратное, и теперь отыскать полное собрание сочинений Дорнфорда Йейтса задача отнюдь не из легких (что раздражает меня до крайности).