Пресс-папье

Что сказало бы мое юное «я», увидев меня теперешнего, сидящего с шестью бутылками пива перед телевизором и жадно глотающего любые спортивные состязания, какие тот может предложить? «Я» это выпрямилось бы во весь его долговязый рост и презрительно усмехнулось бы. Фрай, нескладеха из четвертой сборной школы, следит за каждым ударом, сделанным во время чемпионата по гольфу? Фрай по прозвищу Жердь, который однажды вышел на поле для регби в меховых перчатках и шарфе, орет: «Да не было там никакого офсайда!»? Фрай, совавший голову в кусты цветущего ракитника, чтобы вызвать у себя приступ астмы и отмазаться от крикета, всеми правдами и неправдами добивается возможности представить зрителям Дениса Комптона, который собирается рассказать им о сравнительных достоинствах Миллера, Хедли и Ботбэма?[152] Немыслимо.

И тем не менее я люблю спорт. Первым у меня идет, опережая на мили все остальное, крикет, однако в моем списке присутствуют также футбол и регби. Я люблю дартс, кегли, бильярд, бейсбол, автогонки и бадминтон. Я даже в спортзал хожу. Честное слово. Дважды в неделю я кряхчу и потею под присмотром тренера. Я, падавший некогда в обморок при виде суспензория, балабоню теперь о дельтовидных мышцах и анаэробном тонизировании. Да что же это такое творится на свете?

Нет, я, разумеется, не собираюсь изображать себя этаким всесторонне развитым героем в духе Хемингуэя, одновременно и мужественным, и утонченным. Ну, вы их знаете: подъем в шесть утра, десять коротких раундов рестлинга со вчерашним собутыльником; легкий завтрак, состоящий из мескаля, жареной оленины и прислоненного к перечнице томика сонетов Суинберна; час игры в теннис на закрытом корте, в ходе которой он успевает надиктовать статью о датской эмалированной посуде; затем ланч – абсент и сырое филе нарвала в сопровождении струнного квартета, исполняющего позднего Куперена. Все это не совсем в моем духе. И все же я изменил моему подростковому «я», поклявшемуся, что рано или поздно он поквитается c донимавшими его спортивными грубиянами однокашниками.

Не в пример большинству любителей спорта, я получаю извращенное удовольствие от поведения Hooligani Inglesi,[153] сколь бы мерзостным оно ни было. Это удовольствие предвкушения. Всякий раз, видя на экране, как итальянские полицейские бьются с нашими кошмарными соотечественниками, я стараюсь представить себе, что произойдет в 1994-м, когда чемпионат мира по футболу пройдет в США.

Американская полиция и Национальная гвардия не проявляли приметных симпатий к демонстрантам, выступавшим против войны во Вьетнаме. И я уверен, когда им представится возможность показать себя английским футбольным фанатам «категории один», последние столкнутся с обращением, подобного коему они еще не встречали.

Мне не терпится увидеть завернутого в «Юнион Джек» багроворожего придурка, столкнувшегося нос к носу с не склонным к всепрощению инспектором сан-францисской полиции Грязным Гарри.[154]

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, подонок… Выстрелил я шесть раз – или только пять? Честно говоря, от волнения я и сам это забыл, однако у меня в руках «Магнум» 44-го калибра, самая мощная пушка в мире, и она может подчистую снести тебе башку, поэтому задай-ка себе вопрос: «Такой ли уж я везунчик?» Ну так что, подонок?

– Мы идем, мы идем, мы идем! Аан-гли-яяя!

Бабах!

Вот такой спорт полюбило бы даже мое юное, чувствительное «я».

Вопрос атрибуции

История гласит, что старина Ф. Э. Смит[155] каждое утро отправлялся из своего дома в Сент-Джеймсе в пеший поход. Путь Смита пролегал по Пэлл-Мэлл, мимо стоявших рядами джентльменских клубов, сделавших эту оживленную улицу предметом стольких насмешек и нареканий, через Трафальгарскую площадь, по Стренду и приводил к «Домам Правосудия», каковые и были его владениями и естественной средой обитания. Как человек регулярных привычек, внимательно относившийся к процессу переваривания его желудком утреннего чернослива и неколебимый в пристрастии к овсянке, Смит находил необходимым делать что ни утро остановку в «Атенее» – даром что в членах этого клуба он не состоял, – дабы воспользоваться его превосходными уборными, отличительной чертой этого замечательного учреждения.

И вот некий зоркий портье, потратив несколько лет на кропотливые наблюдения и умозаключения, пришел к выводу, что видит этого достойнейшего джентльмена лишь в тех случаях, когда он заходит в клуб ради того, что лорд Байрон именовал своим утренним приношением в святилище Клоаки, богини пищеварительного тракта. Отважный портье набрался смелости и как-то раз предпринял попытку остановить вступившего в «Атеней» Ф. Э. Смита. «Прошу простить меня, сэр, – сказал он, – но и вправду ли состоите вы в членах нашего клуба?» «Боже милостивый! – воскликнул Смит. – Только не говорите мне, что это еще и клуб».