Пресс-папье

И все-таки есть одно обстоятельство, которое продолжает меня тревожить. Следует ли мне переделать двигатель, перевести его на неэтилированный бензин? И если я поступлю так, какие последствия будет это иметь для меня лично? Не придется ли и мне перейти на кофе без кофеина, а может быть, собственный мой двигатель претерпит изменения еще более пагубные? А ну как мой желудок утратит способность переваривать что бы то ни было, кроме безалкогольного вина? Если я откажу моей машине в возможности накачиваться этилом, позволит ли она мне упиваться хмельными напитками?

Ну да ладно, чему быть, того не миновать. Если это произойдет, мне, по крайней мере, будет проще запускать по утрам мой остывший движок.

В ноябре я получу назад и права поэтические. Суд запретил мне – пока я не избавлюсь от влияния Одена – слишком быстро переключать цезуры и притормаживать на анжамбеманах. Я больше не буду, никогда.

Эпоха зоопарков

В дни моей зеленой, точно салат, юности, когда я был еще мягок в суждениях и купался в ароматическом уксусе веры, я ничего так не любил, как всунуть мою доверчивую ладошку в ладонь мамы и отправиться с ней в зоопарк. Удивительные способности панд и сходство паукообразной обезьяны с человеком влекли меня с неодолимой силой. Но затем, уже в пудинговые мои годы, когда и суждения мои обрели консистенцию кашеобразную, и сам я погрузился в густой сироп сомнений, меня начали посещать мысли довольно страшные. Не станут ли будущие поколения, оглядываясь назад, с удивлением и неприязнью взирать на нашу бездумную готовность мириться с тем, что животных лишают свободы?

Тема совершенствования нравственных ценностей интересна и сама по себе. Двести лет назад люди весьма добродетельные, добрые и участливые либо сами держали рабов, либо владели акциями сахарных плантаций, на которых одни только рабы и трудились, либо носили одежду из хлопка, собранного, как они отличнейшим образом знали, рабами. Если бы вы сказали им, что они составляют часть самого бесчеловечного, какой только можно вообразить, порядка, поощряют его и обеспечивают ему долгую жизнь, эти люди сочли бы вас сумасшедшим.

Во времена более поздние наши деды и прадеды лишь зафыркали бы, изумленно и гневно, услышав, что лишение половины населения страны права избирательного голоса обращает в ложь утверждение о том, что Британия есть страна демократии. Компанию за избирательное право для женщин ведут истерички, женщины ничего не понимают в политике и их никогда, никогда не следует подпускать к избирательным урнам – так говорило большинство мужчин. И если бы вы поведали им, что шестьдесят лет спустя премьер-министром Британии, проведшим на этом посту самое долгое за всю историю время, окажется женщина, их, возможно, хватил бы кондрашка.

Но ведь наши деды не были дурными людьми, как не были и тупыми настолько, чтобы не понимать суть нравственных доводов, справедливость которых мы ныне считаем само собой разумеющейся. В конце концов, нравственность – это привычка, вот мы и привыкли к мысли о том, что один человек не должен владеть другим, что лишать женщин права голоса неправильно и вредно и что, к примеру, медвежья травля и паноптикумы уродцев отвратительны.

И что же, в таком случае, будут думать наши внуки о мире, в котором мы ныне живем? От каких порядков, коим мы ныне потворствуем, их будет выворачивать наизнанку, какие современные нам явления заставят их дивиться нашим притязаниям на звание цивилизованных людей? Мне очень и очень кажется, что в списке этих явлений одно из первых мест займут зоопарки.

Возможно ли, спросят потомки, что эти люди действительно выволакивали полярных медведей из Арктики в теплые страны и выставляли их на обозрение в клетках с бетонными полами? Нет! Мой дедушка никогда бы с этим не примирился, он устраивал бы демонстрации, не давал покоя парламентариям или писал в газеты; он, мой добрый старый дедуля, постыдился бы жить в стране, которая выставляет напоказ лишенных свободы животных. Ведь постыдился бы, верно?

Человеческим существам, которые обладают воображением и находят удовольствие в запоминании старых стихов или сочинении новых или в пари о том, какая из мух первой вылетит в окошко, трудно мириться с мыслью о лишении свободы. Животные же, насколько нам известно, не играют в азартные игры, не мурлычут себе мелодий под нос и не обладают внутренней жизнью, способной сделать тюремное заключение менее тягостным, они просто-напросто медленно переходят от ярости к отчаянию, а от него к нервным расстройствам и, наконец, к оцепенелой апатии.