Пресс-папье

Сидя на полу, поглаживая мой medulla oblongata[170] и перебирая контрольные вопросы, я вдруг обнаружил, что окружен целой саванной брюк в серую полоску и озабоченных лиц. Персонал отеля заметил случившееся и собрался вокруг меня, чтобы принести мне извинения. Отель этот входит, как почти каждый отель нынешней Британии, в состав целой сети таковых, а для случаев, когда постоялец что-нибудь повреждает себе на принадлежащей компании территории, существуют, следует вам сказать, строго определенные процедуры. Процедуры, назначение коих состоит скорее в том, чтобы снять с компании любую ответственность, чем в выражении искреннего сочувствия, сожаления и понимания. Они сильно смахивают на то, чему обучают коммивояжеров, которым часто приходится пользоваться автомобилями. Если столкнетесь с кем-нибудь на дороге, говорят им, никогда, кто бы ни был повинен в столкновении, даже и не думайте произносить слово «простите». Сказать «простите» значит допустить свою ответственность за случившееся. Мне это представляется отвратительным и тошнотворным до крайности. Большинство англичан извиняется, даже налетев на стойку для шляп, не говоря уж о людях. Для каждого из нас куда предпочтительнее услышать от управляющего отелем «Мне так жаль» и увидеть, как он, распрямившись, сердито отшлепывает балку, в которую врезался бедный постоялец, приговаривая: «Нехорошая балка, нехорошая», чем услышать от него же вкрадчивый вопрос: «Неужели вы не заметили, сэр, свисающую с этой балки хорошо освещенную табличку “Берегите голову”?»

Разумеется, табличка там имелась, и, разумеется, все произошло по моей, так сказать, вине. Если в вас шесть футов и четыре с половиной дюйма роста, а человек вы неловкий и временами задумывающийся, вам часто случается на что-нибудь натыкаться. И когда это происходит, вы просите лишь об одном – о крошечной-прекрошечной толике сочувствия и всего лишь крупице от йоты soupçon[171] о тени намека на участие. Если же вы их не получаете, удар по башке рождает приступ раздражения и в ушибленной голове вашей начинают мелькать чуждые вам неанглийские мысли о гражданских исках и судебных процессах. Сама тщательность, сама елейная поспешность, с которой эти люди отрицают свою вину, вызывает потребность доказать ее.

Если вам повезет, спокойные размышления и стаканчик с налитым в него на палец-другой добрым солодовым виски смогут вернуть вашему рассудку его главенствующее положение. Существует абсурдная разновидность вывернутой наизнанку «оговорки-22», гласящая, что всякий, кто всерьез подумывает о том, чтобы после простенького несчастного случая судиться с отелем или иной организацией, повредился в уме настолько, что процесс наверняка проиграет.

«Милорд, разве сам тот факт, что мой клиент совершил поступок столь бессмысленный, как обращение в суд, не доказывает с совершеннейшей ясностью его невменяемость?»

Дело закрывается ipso facto.[172]

По счастью, мой разум не пострадал нисколько, как и все прочие мои способности.

А теперь я должен проститься с вами, чтобы заказать прямо в номер добрую миску лапши быстрого приготовления и насладиться восхитительной программой «Телевизионные маньяки». Спокойной ночи, сограждане. На следующий год ваш Император уже взойдет на московский престол. Пейте безалкогольное пиво с ароматом текилы.

Безумен, как безумец

Одна из задач, с которой сталкивается каждый писатель, – это поиск ярких сравнений. И она мигом возвращает его во времена «передового» преподавателя английской литературы («передовой» означает, что он носил припорошенную перхотью зеленую куртку из тонкого вельвета вместо традиционного припорошенного мелом твидового пиджака), с упоением привлекавшего внимание школьников к «свежести» и «оригинальности» Теда Хьюза с его щукой или Дилана Томаса с его медленным, черным, как полуботинок, качающим рыбачьи лодки морем.

Вспоминаешь, краснея, собственные отчаянные потуги измыслить эпитеты сильные и свежие. «Черные, точно “чешки”, тучи грозы» и «щеки, изрытые жгучими, как адское пламя, слезами» все еще насылают на меня особенно сильные корчи стыда, даром что в то время они заслужили теплое одобрение молодого, нешаблонно мыслившего мистера Кершоу, выставившего за них пятерки с двумя плюсами. Счастье еще, что, когда мы взрослеем, спасительный якорь стыда понуждает нас держаться скорее за сравнения, нам известные (черный как ночь; твердый как скала; безумный как мартовский заяц), чем гоняться за неизвестными, чеканя собственные образчики словесного пижонства.