Пресс-центр

Он умел чувствовать время, это, видимо, передалось от отца: перед тем, как перейти на завод по гарантийному ремонту часов фирмы "Омега", По-старший имел маленькую мастерскую, в доме постоянно отсчитывали минуты старинные будильники, огромные напольные красавцы с вестминстерским боем, маленькие домики с кукушками, мерявшие годы жизни беззаботно, словно в венской оперетте, гигантские керамические блюдца с испанскими рисунками, вместо стрелок нож и вилка, каких только часов не было! Даже в школе на уроках он постоянно слышал разноголосое тиканье, мог определять время с точностью до минуты, поэтому никогда не носил с собой ни "Омегу", подаренную отцом, ни "Ориент", выданный в Лэнгли (брал лишь по служебной надобности, потому что "Ориент" был особым, его можно оборудовать и под передатчик, и как микрофон для записи бесед с интересовавшими его людьми).

Фрэнк всегда помнил, как отец, внушая ему преклонение перед временем, то и дело возвращался к Онассису. "Пойми, он стал великим только потому, что с самых детских лет понял цену минуте".

(Семьи соседствовали в Смирне; деды дружили; Онассис обычно находил и помогал тем, кто из одного с ним корня.)

Отец Фрэнка рассказывал, как тринадцатилетним мальчиком Аристотель Онассис начал работать на табачной фирме своего отца, крупнейшего коммерсанта Смирны; в пятнадцать лет он бегал по горящему городу во время греко-турецкой резни, делая все, что в его силах, лишь бы спасти отца, брошенного турками в тюрьму, от расстрела; научился давать взятки тюремным стражникам, завязывать отношения с нужными людьми, по ночам учить английский язык и утром ублажать американского вице-консула, который давал пропуска для свободного прохода по городу и в порт; менять на борту сигареты на виски, снабжать этим виски тюремное начальство, тех, от кого зависело, вписать имя отца в список на расстрел или оставить до следующего дня; плакать, смешить, доказывать, стращать, сулить, умолять турецких бизнесменов, чтобы те замолвили слово за арестованного греческого фабриканта; он не знал, что такое нормальный сон, двигался двадцать часов в сутки и в конце концов спас отца, вывез в Грецию, а там старик обвинил его в том, что он утаил большую часть его денег, и семнадцатилетний мальчик навсегда покинул родной дом, уплыл в Аргентину, работал день и ночь телефонистом в компании ИТТ, скопил денег и начал торговать турецкими сигаретами...

Как-то раз Фрэнк, улыбнувшись, заметил:

- Папа, а почему ты обходишь вопрос о любовных делах Онассиса?..

- Аристотель любил и Грету Гарбо, и великую певицу Марию Каллас, и Жаклин, и прекрасную балерину из труппы Анны Павловой, но позволил себе все это только после того, как стал могучим человеком, а он стал таким, когда ему исполнилось тридцать...

Фрэнк рассмеялся.

- Папа, ты плохой воспитатель... Нельзя лгать ученикам... Ведь Онассис впервые согрешил с дочерью служанки в доме отца, когда ему только-только стукнуло одиннадцать...

- И ты веришь россказням газетных болтунов? - вздохнул отец. - Господи, как неблагодарен этот мир и злобен...

- Папочка, мне об этом говорил сам Аристотель... Он даже сказал о том, как его отец заметил: "Спи только с теми, сынок, связь с которыми не принесет ущерба твоей карьере..."

- Не кощунствуй! - возмутился старший По. - Он не мог тебе сказать этого! Ты еще мал, не дорос до того, чтобы Аристотель пустился с тобою в такие откровения!

- Мне двадцать пять, папа, в этом возрасте Онассис уже ворочал делами.

- А ты для меня и в пятьдесят останешься ребенком!

- Не быть мне тогда Онассисом.

- Не быть, - согласился отец. - Таких, как он, бог дарит Греции раз в столетие...

"Этот семидесятилетний, - думал Фрэнк, чувствуя, что подходить еще рано, секунд сорок в запасе, а то и сорок пять, - чем-то он похож на Онассиса, только тот был коротышкой, а седой красавец высок, как Ланкастер... В конечном счете, - услышал он свой голос и отметил, что в голосе была тревога, - Онассис тоже имел дело с такого рода типами, мафия, ясное дело, но, черт побери, не нам же заниматься черновой работой; я не намерен никого ни к чему принуждать, я имею дело с идеей, с прекрасной идеей нашей свободы, ей я служу, если кто-то мешает, его надо уметь заставить отойти с дороги, и все... Шеф не сказал мне, кто этот человек, тоже конспиратор, будто у меня две извилины... Но ты сейчас захотел выпить, - понял он себя, - отчего тебе захотелось выпить? И не просто так, как это принято, взял скоч (29) со льдом и тяни его весь вечер, подливая соды, а по-настоящему, тягучим, длинным глотком..."

- Добрый вечер, у вас свободно? - спросил Фрэнк, подойдя к седому.

- Вообще-то я жду гостя...

- Вот как... А я только что приехал из Стамбула...

- Так присядьте... Выпейте чашку кофе...

- И привез привет и письмо от Казема...

- Я так и понял, что это вы... Меня зовут Пьер Ниссо...

- А меня Якуб Назри.

- Очень приятно, - ответил Ниссо и обратился к Фрэнку на великолепном турецком.

Фрэнк покачал головой.

- Я родился на Кипре, жил в греческой общине.