Преступление доктора Паровозова

Сестры реанимационные озверели от безделья. Лёне два дня как перестали капать, остались только инъекции трижды в сутки, и все. Вот они или телевизор с больными вместе смотрят до одури, или чаи гоняют. И это Маринка не упустила из виду. Да и постовых омоновцев до сих пор еще нет и, наверно, уж и не будет. Эта особая тишина и спокойствие передались и мне, поэтому я мало того что перестал паниковать, а поймал особое чувство. Кураж. Все у меня сегодня получится. Иначе и быть не может. Я зашел в реанимацию. В своей комнатке за закрытой дверью негромко хихикали сестры. Ну и хорошо.

Леня лежал с закрытыми глазами, похоже, дремал. Но при моем появлении тут же пробудился. Чуткий сон, как у собаки. Да тут любой на стреме будет.

— Курить хочешь? — Я не стал открывать форточку, а, потянув за шпингалеты, распахнул окно целиком, обе створки. На улице сегодня жара, как летом. — Держи!

Леня вытащил сигарету из пачки, прикурил, жадно затянулся.

Я взял у него в изголовье пеленку, смочил ее перекисью из банки на столике и принялся оттирать хромированную дужку койки. Сначала одну, затем другую. Когда я начал драить тумбочку, причем внутри и снаружи, он удивленно на меня посмотрел.

— Тут не микробы, а звери! Их нужно всех изничтожить. Ты только до ночи не лапай здесь ничего, иначе снова вырастут.

Он кивнул. Интересно, понял ли, что я отпечатки пальцев стираю? Последний раз мне приходилось производить такую уборку в юные медбратские годы. А старшая сестра Томка Царькова постоянно говорила, что я не умею наводить красоту. Видела бы она меня сейчас. Минут через десять я закончил.

— Еще раз прошу, больше тут ничего не трогай! Понял? Ну а если понял, давай снова походим.

Ходить у него получается куда лучше, чем утром. Он уже не нуждается в моей поддержке. Вот и хорошо. Потому что ему нужно сегодня пройти около двухсот метров.

Леня постоял у открытого окна. После того как я отодвинул тумбочку, это стало возможным. Немного высунулся, посмотрел вокруг с интересом, но подоконник лапать не стал, послушный.

— Хоть Москву вашу посмотреть, — повернувшись, подмигнул он и вздохнул. — А то так и не разглядел ее толком.

— Ну, в этот-то раз понятно! Хотя от Белого дома хороший обзор, особенно если с него сверху смотреть. А раньше-то неужели не насмотрелся?

— А что раньше? — пожал плечами он. — Я же тут впервой!

— Как это? — подмигнув, начал я и вдруг почувствовал легкий неприятный холодок под диафрагмой. — А детдом где твой находился? Хочешь сказать, не в Москве?

— Детдом мой за две тыщи верст отсюда, доктор. Дай-ка лучше снова закурить!

— А на Олимпиаду? — Я уже все понял, но продолжал хвататься за последнюю спасительную соломинку. — На Олимпиаду ты в Москве разве не был?

Он сам взял у меня пачку из рук, которую я держал, но так ему и не протянул, жестом потребовал зажигалку. Прикурил и ответил:

— У меня тогда своя Олимпиада была, я в то время два месяца как в СИЗО отдыхал. А приговор мне объявили ровно в тот день, когда Олимпиада кончилась. Дело к вечеру, меня из суда увозить надо, а тут что-то с воронком. И пока вся эта канитель шла, мы с конвоем часа три телевизор глядели. Там еще медведя этого на шарах запустили.

У меня застучало в висках и моментально пересохло во рту. Не может быть! Он меня дурачит, по своей уголовной привычке. Не хочет говорить правду, все чего-то опасается!

— А это что??? — вдруг схватив его за руку, я показал на татуировку. — Что здесь написано?!

— Ну, так… — Он немного замялся, улыбнулся и сказал: — Это когда мне баба моя малявы стала первые слать, я ее имя и нацарапал. Да только видишь, криво получилось, решил сам колоть, а, собака, больно.

— Так ее Леной зовут, — потрясенный всем этим, почти прошептал я, — бабу твою?

Тот не стал отвечать, а лишь хитро подмигнул.

Вот оно что! Не ЛЕНЯ, а ЛЕНА! Буква «А» такая кривая, что на «Я» похожа. Все понятно. Я обознался.

Обознался. Как же я раньше не понял, что передо мной не Леня, а абсолютно незнакомый человек? Ведь неделю от него не отходил, разговоры вел. Да просто у него типичная для сироты судьба. Детдом, кражи, тюрьмы. Какая-то невероятная усталость вдруг навалилась, даже ноги еле идут.

Я уже в третий раз дошел до корпуса травмы, пиная опавшие листья, и повернул обратно. Крутились какие-то обрывки мыслей, но ничего путного в голову не лезло.

Да что же ты здесь прохлаждаешься! Ведь нужно все отменить, пока не поздно! Телефон! Мне позвонить нужно срочно! Я взглянул на часы и побежал.

И сразу столкнулся с ними. Они шли навстречу, нехорошо улыбаясь, стуча по кафелю своими тяжелыми коваными ботинками. Те же, что и тогда, в первую ночь. Завернули к лестнице и начали не спеша подниматься. Один длинный, сутулый, другой широкий, приземистый. Гицели вернулись.

* * *