Преступление доктора Паровозова

И я вдруг подумала, а что, если один из них, какой-нибудь англичанин-путешественник, возьмет и предложит мне руку и сердце. И увезет меня куда-нибудь в Африку. И будет там красота, зебры, огромный дом на берегу реки Лимпопо, двадцать человек прислуги, и все, как семья, за нас жизнь готовы отдать. Каждый вечер цикады, синие горы на фоне закатного солнца и слоновьи стада у водопоя, утром поднос с кофе на широченной кровати, тишина и тяжелые шторы. А днем путешествия, или на аэроплане, или верхом в седле, антилопьи стада, новорожденные львята, а позже — писать стихи, фортепьяно, гости из поместий за рекой, и снова цикады, и снова алые закаты.

Сестра Наталья замолчала. Исчезла африканская саванна, осталась грязная комната с засаленным столом и кушеткой.

— Теперь я думаю, как хорошо, что не уехала, что осталась. Мы сейчас именно там, где нужны в такое смутное, тяжелое время. И что до моей Африки или до вашей Австралии, Бог даст, может, все еще будет. А нет, так и ничего страшного. Потому что человеку с воображением не составит труда очутиться где угодно, причем в любой момент. А здесь наша страна, и другой не будет. Именно тут нужно жизнь к лучшему менять, да и самим меняться.

Сестра Наталья встала, уже открыла дверь, но оглянулась и добавила:

— Нельзя позволять себе равнодушие. Нельзя черстветь. Нельзя ожесточаться. Ведь истинно говорится, Царство Божие внутри нас. А если так, то подобрать на улице котенка, дать ему молока порой стоит всех наших молитв. Прости, Господи!

Она широко перекрестилась и вышла.

Я еще долго сидел, смотрел на клочок бумажки с Маринкиным телефоном, потом скомкал его и поднялся.

* * *

В буфете шло гульбище. Дым стоял — хоть топор вешай. Омоновцы решили проставиться в последнее свое дежурство. Собралась вся урология. Одна сестра из мужского, обе из женского, даже реанимационные и то сидели у стола. Только операционных видно не было, они женщины серьезные, сами по себе, не пьют с кем попало. И конечно же Витя Белов, куда ж без него. Реанимационные сестры подвинули мне свободный стул.

— Моторов! — радостно заорал Витя, увидев меня. — Хорош по телефону болтать, беги лучше до киоска!

— Тебе мало, что ли? — хмыкнул один из омоновцев, тот, что высокий. — Посмотри!

Позади него стояла коробка, из которой торчали бутылочные горлышки. Все пили какую-то подозрительную водку и запивали баночным пивом «Белый медведь». Вот сейчас бы линейный контроль. Хотя чего бояться, нас милиция стережет.

— Пусть бежит! — упрямо начал твердить Витя. — Нечего!

Уже набрался. Витя был из тех, кто по пьянке всегда начинал куролесить.

— Да вы не беспокойтесь, Виктор Андреевич, — взглянул на него я. — Я пить не буду, а вам действительно тут хватит, даже с запасом.

— А что так? — нагловато поинтересовался омоновец, тот, что пониже и пошире, с рябой физиономией, специалист по выколачиванию правды с опытом карабахской войны. — Неужто брезгуешь?

Еще не успел с ними на брудершафт, а мне уже тыкают. Я не стал отвечать, нашел чистую кружку, встал, плеснул кипятку, засунул пакетик. Опять кто-то «Пиквик» принес. На этот раз апельсиновый. Отпил где-то половину, когда дверь открылась, вошла красивая и наглая Люда и, как всегда, лениво и вульгарно пропела:

— Там из хирургии звонят. В реанимацию сегодня вызывали цистостому промыть послеоперационному одному, говорят, еще днем просили, а до сих пор нет никого.

У меня бешено заколотилось сердце. Потому что это был условный сигнал. Звонок был не из хирургии, звонила Маринка Веркина. Очень хорошо, что трубку сняла Люда. Другую могло смутить, что звонок не по местному, а по городскому, но этой все по барабану. И совсем уж отлично, что она говорит при всех.

— Моторов! — завопил Витя. — Ты знаешь, у нас кто не пьет, тот работает! Беги! И тогда уж обход заодно проведи!

Я нарочно выждал паузу, сделал недовольную мину, отхлебнул апельсинового чая и с явной неохотой поднялся. На мой стул сразу плюхнулась Люда, а высокий омоновец мгновенно принялся ее лапать при всем честном народе. Люда для виду ломалась, но с места не вставала.

Я вышел и плотно прикрыл за собой дверь.

А вот теперь нужно делать все быстро, четко и, главное, тихо.

Я стремительно зашел в реанимационную палату. Света внутри не было, за окном уже темнело.

— А, это ты, доктор? — раздался голос с койки. — Покурим?

Я молча отвернул матрас соседней кровати, под ним было все то, что положила вчера Маринка. Хирургическая форма, халат, колпак, маска, сандалии и даже носки. Ему на ночь впороли реланиум, и он этого не мог видеть.

— Одевайся, быстро! — негромко сказал я и подал штаны. — Все вопросы потом!

— Так браслет же на мне, доктор, — хохотнул он, — подарочек от наших мусоров.

Твою мать! Правая рука была прикована наручником к койке. Пока мы беседовали с сестрой Натальей, они прошли сюда и надели на него свои кандалы. Все пропало! Не бежать же сейчас в буфет и там вопить про ключ. Я облажался. Нельзя было отсюда уходить, хотя часом ранее я вообще собирался все отменять. Вот оно само и отменилось. И теперь он достанется гицелям.