Преступление и наказание, Часть 2

Raskolnikov fancied that the head clerk treated him more casually and contemptuously after his speech, but strange to say he suddenly felt completely indifferent to anyone's opinion, and this revulsion took place in a flash, in one instant.	Раскольникову показалось, что письмоводитель стал с ним небрежнее и презрительнее после его исповеди, но, странное дело, - ему вдруг стало самому решительно все равно до чьего бы то ни было мнения, и перемена эта произошла как-то в один миг, в одну минуту.
If he had cared to think a little, he would have been amazed indeed that he could have talked to them like that a minute before, forcing his feelings upon them.	Если б он захотел подумать немного, то, конечно, удивился бы тому, как мог он так говорить с ними, минуту назад, и даже навязываться с своими чувствами?
And where had those feelings come from?	И откуда взялись эти чувства?
Now if the whole room had been filled, not with police officers, but with those nearest and dearest to him, he would not have found one human word for them, so empty was his heart.	Напротив, теперь, если бы вдруг комната наполнилась не квартальными, а первейшими друзьями его, то и тогда, кажется, не нашлось бы для них у него ни одного человеческого слова, до того вдруг опустело его сердце.
A gloomy sensation of agonising, everlasting solitude and remoteness, took conscious form in his soul.	Мрачное ощущение мучительного, бесконечного уединения и отчуждения вдруг сознательно сказались душе его.
It was not the meanness of his sentimental effusions before Ilya Petrovitch, nor the meanness of the latter's triumph over him that had caused this sudden revulsion in his heart.	Не низость его сердечных излияний перед Ильей Петровичем, не низость и поручикова торжества над ним перевернули вдруг так ему сердце.
Oh, what had he to do now with his own baseness, with all these petty vanities, officers, German women, debts, police-offices?	О, какое ему дело теперь до собственной подлости, до всех этих амбиций, поручиков, немок, взысканий, контор и проч., и проч.!
If he had been sentenced to be burnt at that moment, he would not have stirred, would hardly have heard the sentence to the end.	Если б его приговорили даже сжечь в эту минуту, то и тогда он не шевельнулся бы, даже вряд ли прослушал бы приговор внимательно.
Something was happening to him entirely new, sudden and unknown.	С ним совершалось что-то совершенно ему незнакомое, новое, внезапное и никогда не бывалое.
It was not that he understood, but he felt clearly with all the intensity of sensation that he could never more appeal to these people in the police-office with sentimental effusions like his recent outburst, or with anything whatever; and that if they had been his own brothers and sisters and not police-officers, it would have been utterly out of the question to appeal to them in any circumstance of life. He had never experienced such a strange and awful sensation.	Не то чтоб он понимал, но он ясно ощущал, всею силою ощущения, что не только с чувствительными экспансивностями, как давеча, но даже с чем бы то ни было ему уже нельзя более обращаться к этим людям, в квартальной конторе, и будь это все его родные братья и сестры, а не квартальные поручики, то и тогда ему совершенно незачем было бы обращаться к ним и даже ни в каком случае жизни; он никогда еще до сей минуты не испытывал подобного странного и ужасного ощущения.
And what was most agonising--it was more a sensation than a conception or idea, a direct sensation, the most agonising of all the sensations he had known in his life.	И что всего мучительнее - это было более ощущение, чем сознание, чем понятие; непосредственное ощущение, мучительнейшее ощущение из всех до сих пор жизнию пережитых им ощущений.