Преступление и совесть

— Что ты скажешь, Назарик, когда у тебя спросят об Андрюшке?

— Ничего не знаю, тетя, не знаю, — ответил он и снова попытался уйти.

Но от Веры Чеберяк так скоро не уходят — если она этого не хочет.

— Куда спешишь?

— Домой, на Слободку, — ответил он смело.

— Я провожу тебя домой.

— Не надо. Не хочу.

— А чего ты хочешь?

— Не знаю…

— Ешь, Назарик, не глупи, — она придвинула к нему колбасу, сыр.

— Я не голоден.

— Ну, чтобы есть виноград, не нужно быть голодным.

Правой рукой он отщипнул несколько ягод и положил в рот.

— Возьми еще, не стесняйся. Правда, вкусно?

Съев кисть винограда, он отодвинул пустую тарелку.

— Филарет Харлампиевич, — позвала Чеберяк, — будьте добры, есть у вас еще виноград?

Через минуту галантный хозяин принес крупную кисть на большой тарелке.

Мальчик смотрел на виноград далеко не равнодушно, но не дотронулся до него.

— Ну а вина, немножко вина тебе не хочется выпить?

Назарик молчал. Не дотрагивался до рюмки, даже не смотрел на нее.

— Ты помнишь, как еврей с черной бородой тащил Андрюшку? — спросила Чеберяк.

Мальчик промолчал.

— Ты совсем не кавалер. Я с тобой разговариваю, а ты не хочешь отвечать. Как тебе не стыдно!

Назарик снова ничего не ответил.

— Некрасиво, Назарик. Так ты ведешь себя и со своим дедом, и с бабушкой, и с мамой?

А мальчик молчал.

— Был бы ты моим сыном, я бы… — от злости она прикусила губы.

— Я не был бы вашим сыном.

— Как бы ты у меня заговорил!

— Нет, — сказал Назарик, — вы бы ко мне не прикоснулись.

— Почему ты так думаешь? — мягко спросила Чеберяк.

Тут мальчик набрался мужества и внезапно выпалил:

— Я не видел человека с черной бородой… не видел!

— А я говорю тебе, что видел… ты так и должен сказать, когда тебя спросят в суде… — приказным тоном выпалила Чеберяк.

— Неправда, тетя! — Назарик рванулся и побежал.

В тот судный день

Липа Поделко не был набожным евреем, но, как и каждый еврей тех времен, он выполнял все обычаи и правила, по субботам и праздникам ходил в синагогу. Вполне естественно, что в судный день такой человек, как Липа, всегда ходил в синагогу и искренне молился.

Этот судный день был для него особенно тяжелым. Обычно в такой день евреи вымаливают у всевышнего добрый год для себя и для своих домочадцев. Судный день того года был особенно страшным для всех евреев Российской империи, не говоря уже о еврейском населении черты оседлости: Киевской, Волынской, Подольской губернии на Украине и Минской, Витебской, Гомельской — в Белоруссии. Ими овладел особый страх. Что сулит им этот год? Всех угнетало тяжелое обвинение, выдвинутое черносотенцами против Менделя Бейлиса. Они понимали, что обвинение против Бейлиса — это обвинение против всех евреев Российской империи.

Поэтому все правоверные евреи, особенно проживающие в Киеве, своими молитвами надеялись вымолить у всевышнего благополучный приговор для несчастного Бейлиса, терпящего адские муки за весь народ.

На пюпитре, у которого молился Липа Поделко, кроме молитвенника, лежал белоснежный платочек — на всякий случай, если слеза обожжет глаза.

С утра, в первой половине дня, Липа еще чувствовал, что слезы готовы вот-вот пролиться, но во второй половине дня на сердце уже так накипело, что во время перерыва, когда многие вышли на улицу подышать свежим сухим воздухом, он набрался храбрости и сказал одному из молящихся:

— Знаете, реб Ицхок, о чем я подумал? Мне кажется, не нужно плакать, как это делает большинство прихожан, а наоборот, нужно одеться в лучшее платье и всем вместе пойти к зданию суда и требовать, протестовать…

— Почему в лучшее платье? — спросил реб Ицхок. — В порванную одежду — это понятно, пусть они, палачи, видят, что мы в трауре, что мы плачем… — Реб Ицхок разгладил свою красивую бороду, готов был заплакать.

— Нет, не плакать нам надо, реб Ицхок, чтобы враги радовались нашему горю, наоборот, мы должны им показать, что мы сильны, что верим в справедливость и правосудие.

— Николку, русского царя, напугаете, что ли, своей силой… Вас всех, как собак, прогонят от здания суда… А скорее, скажу я вам, реб Липа, вас вовсе схватят и посадят в кутузку рядом с Бейлисом: вот тебе, реб еврей, за то, что бунтуешь.

В это время к синагоге пришел внук Липы, гимназист, и принес деду капли на случай, если ему вдруг станет плохо.

Липа взял бутылочку, протянул ее своему собеседнику, сказав:

— Возьмите, реб Ицхок. Для вас, который хочет плакать и рыдать, эти капли как раз пригодятся.

Реб Ицхок совсем не обиделся на Липу, только пробормотал:

— Во все времена у нас были люди, готовые пойти на самопожертвование…

— Это было в старину, — возразил жестянщик Липа, — сейчас отвечают ударами на удары. Не нагибают головы, а сопротивляются, как только могут. Вот так, как сделали со Столыпиным…

Реб Ицхок, к которому обращался Липа, оглянулся по сторонам и сказал:

— Гвалт, как может человек это говорить в такое тревожное время!

— Не тревожьтесь, почтенный человек, — вмешался в разговор внук Липы, — не думайте, что небо уже достигает земли. Вы бы послушали, как сапожник Наконечный сегодня отвергнул все, что выдумал фонарщик Шаховский…

— Откуда тебе известно?