Преступление и совесть

Короленко уважал своего старого знакомого, известного адвоката, и понял, что если Грузенберг, у которого во время процесса каждая минута была на учете, задержался в кулуарах, значит, дело серьезно.

— Познакомьтесь, это доктор Соболев, — Грузенберг представил Короленко высокого, полнотелого человека. — Не сопротивляйтесь, Владимир Галактионович. Мы, защитники, попросили доктора Соболева взять вас под свое наблюдение, просили от имени и всех ваших почитателей…

— Та-та-та, вам хорошо известно, что я не люблю пышных фраз. Не думайте, что я одинок, я приехал не один. Моя жена и дочь сопровождали меня сюда, не хотели отпускать одного.

— Прошу передать от меня привет Авдотье Семеновне, супруге вашей. А как зовут дочь?

— Ту, которая с нами, зовут Софьей.

— Софье Владимировне мои лучшие пожелания.

Короленко хотел освободиться от неожиданной опеки и исчезнуть, но Грузенберг взял портфель под левую руку, а правой задержал Короленко за локоть.

— Та-та-та, — сказал он, скопировав интонацию Короленко, — мне трудно догнать вас. Не отрывайтесь от нас. Я ответствен за вас перед моими коллегами. Карабчевский просто съест меня… Доктор Соболев, помогите мне, а то я выгляжу в глазах Короленко агентом подозрительного учреждения. — И сразу же заговорил другим тоном: — Чтобы не забыть! Я должен рассказать вам историю о Пранайтисе.

Лицо Короленко просияло:

— О Пранайтисе? Рассказывайте, это должно быть интересно.

— Владимир Галактионович, вам надо было видеть, как Пранайтис, когда мы всем составом суда спускались в пещеру, где был найден труп Ющинского, на обратном пути вылезал из пещеры при свете карманного фонарика. Высокий, черный, чудовищно серьезный, он медленно, рачком выбирался из страшной пещеры. В этой картине средневековый ужас, суровая темнота и черный страх. Картина эта просилась на полотно.

— Мне хочется знать, дорогие мои господа, — обратился Короленко к Грузенбергу, Соболеву и подошедшим двум журналистам, — слышали ли вы о том эпизоде биографии Пранайтиса, когда наш уважаемый эксперт выступал в роли шантажиста… — Короленко нагнулся к уху Грузенберга: — Он просто жулик, честное слово, просто жулик.

— Расскажите, расскажите, Владимир Галактионович, — просили подошедшие журналисты.

— Еще в 1894 году один человек обратился в петербургскую багетную мастерскую с просьбой позолотить раму для картины. За позолоту нужно было заплатить только один рубль. Случилось так, что из-за чьей-то неосторожности картина в мастерской сгорела. Клиент поднял шум, заявив, что картина эта не что иное, как шедевр семнадцатого века, ее автор — великий испанский живописец Мурильо. И он потребовал компенсацию — три тысячи рублей. Владелец багетной мастерской отказался выплатить такую сумму денег, но в результате торга они потом сошлись на тысяче рублей. Выплатили этому человеку пятьсот рублей наличными, а на оставшиеся пятьсот рублей выдали вексель. При этом клиент заявил, что это была картина из коллекции покойного русско-католического митрополита Александра Гинтовта. Когда хозяин багетной мастерской навел справки, оказалось, что такой картины в коллекции Гинтовта никогда не было. И больше — картина не имела никакого отношения к творчеству Мурильо. Понимаете, владелец картины просто шантажировал багетного мастера и нечестным путем хотел выманить тысячу рублей. Но братья журналисты разнюхали про это дело, расследовали его, и оказалось, что владельцем этой картины был католический ксендз Иустин Пранайтис.

— Интереснейшую историю вы нам рассказали, Владимир Галактионович!

— Эта история, дорогие мои господа, опубликована в одном из приложений к петербургской газете. Вот какой птицей является эксперт Пранайтис.

На мгновение Короленко опустил веки: у него потемнело в глазах, закружилась голова. Это сразу заметил Грузенберг и кивнул врачу.

Соболев быстро и осторожно взял руку писателя, пощупал пульс. Но Короленко тотчас высвободил свою руку и пошел вперед, словно с ним ничего не случилось. Адвокат догнал его:

— Так мы идем, значит, отдыхать, Владимир Галактионович? — улыбаясь сказал он.

— Благодарю, дорогой мой адвокат. Я чувствую себя довольно прилично, не беспокойтесь.

Грузенберг не захотел больше докучать писателю, распрощался с ним и ушел.

Тот октябрьский день вопреки календарю выдался не осенним, а, как часто случается в это время в этом краю, необыкновенно теплым и ярким. Легкий ветерок, блуждавший по улицам, принес аромат убранных полей и фруктовых садов. Люди, одетые еще по-летнему: мужчины — в светлых костюмах, дамы — в пестрых платьях, занятые своими заботами и радостями, спешили по своим делам.