Преступление капитана Артура

Нотариусу Вильмору пришлось выслушать странную, но тяжелую повесть, рассказанную с пылким, сердечным красноречием бельминстерским викарием и отчасти уже известную нашим читателям; справедливость ее была подтверждена тут же Ричардом Саундерсом, молодым человеком, воспитывавшимся в Бельминстере и заявившим прямо, что он – сэр Руперт Лисль. Он рассказал про случай, происшедший с ним в дни детства в Бишер-Риде, от которого он опомнился в больнице, где провел, вероятно, несколько месяцев; он описал, как был увезен из больницы человеком, который навязался ему в дяди, но которого он помнил отлично в качестве слуги очень высокого, видного господина с красивыми усами; он рассказал еще о маленькой деревне на морском берегу, в которой он прожил, быть может, два-три года в обществе старой Мэгвей, – и как дядя Джордж, или, вернее, Соломон, старался убедить его, что все воспоминания из поры его детства – нелепые бредни расстроенного мозга. Слуге было приказано сходить за Соломоном, чтобы заставить его подтвердить справедливость сказанного Саундерсом, но этот дальновидный и достойный субъект удалился из замка, пока собрание судей ломало себе головы над мудреным вопросом, как поступить с ним в этом затруднительном случае. Взамен его, однако, нашлись другие люди, доказавшие фактами истину слов Ричарда. Во-первых, миссис Вальдзингам: материнский инстинкт ее сказал ей безошибочно при взгляде на Ричарда, что это ее сын! Ее сердце забилось таким живым восторгом, такой искренней радостью, каких она далеко не чувствовала в нем, когда в былое время прижимала к груди наглого самозванца Джеймса Арнольда. О радости же сына, увидевшего мать, бесполезно рассказывать.

– Я вспоминал о вас как о чудном видении,  – воскликнул он, обняв обеими руками тонкий стан Клерибелль,  – я помню, что у вас были длинные локоны, которыми я часто играл так же, как вашей золотой цепочкой. В моей памяти сохранились моя детская комната и портрет отца… я все твердил о нем, а меня называли за это сумасшедшим.

Но самое веское подтверждение рассказа было дано суду Жильбертом Арнольдом, обвинявшимся в убийстве Гранвиля Варнея. Когда суд уличил его в совершенном злодействе, он сознался во всем. Он рассказал, как он был принужден майором выдавать своего сына за Руперта Лисля и как майору Варнею удалось после сделаться полновластным хозяином замка Лисльвуда и его подложного владельца, забрав в руки Джеймса; одним словом, Арнольд разоблачил всю суть этой ловкой интриги.

По окончании следствия Клерибелль Вальдзингам возвратилась в Лисльвуд, из которого выехала во избежание всяких дальнейших столкновений с его бывшим владельцем. Она уж не застала в нем миссис Ады Варней, которая отправилась давно на континент, оставив в Лисльвуд-Парке письмо на имя Клерибелль и маленький пакет, тщательно запечатанный и обвязанный ленточкой. Письмо было написано мелким и сжатым почерком на двух листах бумаги, и когда миссис Вальдзингам начала его читать, то бледное лицо ее стало еще бледнее; рука ее дрожала, когда она сломала именную печать миссис Ады Варней на маленьком пакете.

В нем была пачка писем, писанных мужским почерком; это были письма Артура Вальдзингама к той, на которой он женился в Саутгемптоне и которую бросил тотчас после венчания. Письма еще доказывали, что он впоследствии развелся с нею формально и что майор Варней перевенчался с нею, дав Вальдзингаму слово никогда не рассказывать о ее первом браке.

Клерибелль разгадала по прочтении писем тайну власти Варнея над жизнью Вальдзингама. Положив их в пакетик, она бросила их в пылающий камин и стояла задумчиво, пока пылкие уверения Артура Вальдзингама в любви к Аде Варней не превратились в пепел.

Клерибелль подавила томительное чувство, овладевшее ею, и пошла к своему старшему сыну.

Сэр Руперт Лисль стоял в это время в столовой и смотрел с тихой грустью на портрет своего умершего отца.

– Руперт! – сказала Клерибелль, положив на плечо его свою бледную руку.  – Ты ведь будешь любить меня? Я вынесла в прошедшем так много испытаний! Но я стану надеяться, что ты и Артур заставите меня позабыть длинный ряд страданий и волнений.

Необходимо ли продолжать наш роман? Не излишне ли будет описывать то мрачное и туманное утро, когда Жильберт Арнольд был выведен жандармами из ливисской тюрьмы и взошел твердой поступью на грозный эшафот, воздвигнутый на площади, чтобы получить возмездие за свои преступления и поплатиться жизнью за жизнь Гранвиля Варнея и убитого лесного сторожа?

Прошел год после только что описанных событий, и в церкви Лисльвуд-Парка была страшная давка: пастор соединял с особенной торжественностью две юные четы, еще раз проявил свою власть, удерживая натиск окрестных поселян и делая внушения строптивым и назойливым.