Преступление в Орсивале

— Заметьте, — поспешно произнес доктор, — что я ничего не утверждаю; я высказываюсь чисто предположительно. Явления, на которых основывается мое личное мнение, слишком мимолетны, слишком неуловимы по своей природе, слишком, наконец, спорны, чтобы позволить мне что-либо утверждать.

Речь доктора причинила, по-видимому, живейшее неудовольствие Лекоку.

— И все же, — начал он, — в данный момент…

— Единственное, что я могу утверждать, — перебил г-н Жандрон, — единственное, что я с чистой совестью подтвержу в суде, под присягой, сводится к следующему: все ушибы головы, за исключением одного, имели место после смерти. Это бесспорно и не подлежит ни малейшему сомнению. Когда жертва была еще жива, ей был нанесен удар вот сюда, над глазом. Как видите, кровоизлияние в тканях было весьма значительно: видна огромная опухоль, свинцово-серая, а в середине почти черная. Прочие ушибы носят совершенно иной характер: смотрите, вот сюда пришелся такой сильный удар, что височная кость оказалась проломлена, однако не осталось ни малейшего кровоподтека.

— По-моему, господин доктор, — предположил г-н Лекок, — из того известного и доказанного факта, что графине после ее смерти нанесли ряд ударов тупым орудием, можно сделать вывод, что удары ножом были также нанесены ей уже после того, как она перестала дышать. Г-н Жандрон на мгновение задумался.

— Возможно, вы и правы, господин сыщик, — сказал он наконец, — и я со своей стороны убежден, что так оно и было. Однако эти выводы я не вставлю в отчет. Судебная медицина должна придерживаться лишь очевидных, доказанных, неоспоримых фактов. При малейшем сомнении, пускай самом ничтожном, она обязана промолчать. Более того, я считаю, что сомнения должны толковаться в пользу обвиняемого, а не обвинения.

Сыщик наверняка думал по-другому, однако рассудил за благо не возражать.

Он слушал доктора Жандрона, затаив дыхание, и на лице его отражалась усиленная работа мысли.

— Теперь мне кажется, — произнес он, — что я могу уточнить, где и каким образом графине был нанесен удар.

Доктор вновь накрыл труп, и папаша Планта поставил лампу обратно на столик.

Оба жаждали услышать объяснения г-на Лекока.

— Ну что ж, — начал полицейский, — направление раны, нанесенной госпоже де Треморель, свидетельствует, что графиня в момент убийства находилась у себя в спальне, сидела, слегка наклонившись вперед, и пила чай. Убийца подошел сзади и занес руку; он хорошо рассчитал, с какого места удобней нанести удар, и нанес его с такой ужасающей силой, что жертва рухнула вперед и, падая, ударилась лбом об угол стола: отсюда тот единственный кровоподтек, который мы видим у нее на голове.

Г-н Жандрон попеременно смотрел то на Лекока, то на папашу Планта, которые обменивались по меньшей мере странными взглядами. Возможно, сцена, которую они разыгрывали, внушала ему недоверие.

— Разумеется, — заметил он, — преступление произошло именно так, как рассказывает господин полицейский.

И все снова замолчали, причем надолго, и тогда папаша Планта счел необходимым что-нибудь сказать. Упорное молчание г-на Лекока бесило его.

— Вы видели все, что вам было необходимо? — спросил он.

— На сегодня — да, сударь. Я хочу осмотреть еще кое-что, но для этого нужен дневной свет. Впрочем, мне кажется, я разобрался в этом деле — недостает всего одной детали.

— Значит, завтра нужно приехать сюда как можно раньше.

— Приеду, господин судья, так рано, как вы сочтете нужным.

— А когда вы закончите осмотр, мы поедем вместе в Корбейль к господину судебному следователю.

— Я в вашем распоряжении, господин мировой судья.

И вновь наступило молчание.

Папаша Планта чувствовал, что его разгадали, и не понимал, по какому странному капризу сыщик, еще несколько часов назад такой откровенный, теперь отмалчивается.

А Лекок был в восторге, что ему удалось немного подразнить мирового судью, и предвкушал, как удивит его наутро, когда представит ему рапорт, в котором папаша Планта найдет подробное изложение всех своих идей. Покамест же он извлек из кармана бонбоньерку и углубился в мысленную беседу с портретом.

— В таком случае, — заключил доктор, — нам, по-видимому, не остается ничего другого, как разойтись.

— Я как раз хотел попросить позволения откланяться, — откликнулся г-н Лекок, — у меня с утра маковой росинки во рту не было.

И тут папаша Планта предпринял решительный шаг.

— Господин Лекок, нынче вечером вы возвращаетесь в Париж? — неожиданно осведомился он.

— Нет, сударь, я еще утром решил здесь заночевать. У меня с собой саквояж; перед тем как идти в замок, я занес его на небольшой постоялый двор у дороги — там на фасаде намалеван гренадер. Думаю, там я и поужинаю, и заночую.

— В «Верном гренадере» вы намучитесь, — заметил старый судья, — с вашей стороны разумнее было бы отужинать у меня.

— Право, вы слишком добры, господин судья…

— К тому же нам есть о чем поговорить, а разговоры могут затянуться, поэтому я готов предоставить вам спальню; ваш саквояж мы заберем по дороге.

Г-н Лекок поклонился и сложил губы бантиком — дескать, польщен и благодарен за приглашение.