Преступление в Орсивале

Все казались счастливыми и довольными, и Эктор усматривал в этом веселье нечто для себя оскорбительное. Неужели он один в целом мире несчастлив! Ко всему прочему ему хотелось пить, невыносимо хотелось пить.

У Севрского моста он свернул с дороги, спустился по берегу, довольно крутому в этом месте, подошел к Сене. Нагнувшись, набрал в пригоршню воды и напился.

Его одолевала непобедимая усталость. На берегу росла трава, и он сел, вернее, почти рухнул на нее. Им вновь овладело лихорадочное отчаяние, и смерть теперь показалась ему чем-то вроде прибежища; ему почти весело было думать о том, что сознание его угаснет и пытка прекратится.

Прямо над его головой, в нескольких метрах, были распахнутые окна ресторана «Севр». Его могли заметить и из этих окон, и с моста, но это его больше не волновало. Теперь его ничто не волновало.

— Не все ли равно, здесь или в другом месте! — сказал он себе.

Он уже взвел курок пистолета, как вдруг услышал:

— Эктор! Эктор!

Он вскочил на ноги, спрятал пистолет и оглянулся, недоумевая, кто его зовет.

Шагах в пяти от себя он увидел человека, который, раскрыв объятия, бежал к нему по берегу.

Это был человек его лет, слегка, быть может, полноватый, но хорошо сложенный, с добрым веселым лицом, на котором сияли большие черные глаза, излучавшие чистосердечие и доброту, один из тех людей, к кому с первого взгляда проникаешься симпатией, а через неделю дружбой.

Эктор узнал его: то был старинный его приятель, они вместе учились в коллеже, когда-то были неразлучны, но позже граф счел, что тот не ровня ему, и мало-помалу от него отдалился, а в последние два года и вовсе потерял из вида.

— Соврези! — изумленно воскликнул он.

— Собственной персоной, — отозвался молодой человек и подошел к нему, раскрасневшись и запыхавшись. — Я уже минуты две за тобой слежу. Что ты там делал?

— Да так… Ничего, — отвечал Эктор в замешательстве.

— Безумец! — воскликнул Соврези. — Значит, мне правду сказали сегодня утром, когда я к тебе зашел! Я, видишь ли, к тебе заходил…

— И что же тебе сказали?

— Что им неизвестно, где ты; вчера, дескать, ты расстался со своей любовницей и сказал ей, что собираешься застрелиться. Одна газета уже расписала твою кончину во всех подробностях.

Это известие повергло графа в ужас.

— Ты сам видишь, — отвечал он трагическим тоном, — что я вынужден покончить счеты с жизнью.

— Почему? Чтобы избавить газету от печальной необходимости давать опровержение?

— Скажут, что я пошел на попятный…

— Как мило! По-твоему, выходит, что мы обязаны совершить безумство лишь потому, что кто-то объявил, что мы его совершим. Что за глупости! С какой стати тебе сводить счеты с жизнью?

Эктор задумался; перед ним забрезжила надежда остаться в живых.

— Я разорился, — уныло отвечал он.

— И в этом все дело? В таком случае позволь тебе сказать, друг мой, что ты и впрямь сумасшедший. Разорился! Это несчастье, но в нашем возрасте еще можно успеть снова нажить состояние. Да и потом не так уж окончательно твое разорение, как ты говоришь, ведь у меня сто тысяч ливров ренты.

— Сто тысяч ливров…

— По меньшей мере: все мое состояние в землях, которые приносят не меньше четырех процентов дохода.

Треморель знал, что друг его богат, но не представлял себе, что богатство его так велико. Возможно, безотчетная зависть подсказала ему ответ:

— Ну и что? У меня было больше, а между тем я сегодня не завтракал.

— Несчастный! И молчишь об этом? Да, туго тебе пришлось. Пойдем же, пойдем скорее со мной.

И он увлек графа в ресторан.

Треморель скрепя сердце поплелся за другом, который только что спас ему жизнь. Он чувствовал, что его застигли в самом что ни на есть смехотворном и жалком положении. Если человека, который твердо решил застрелиться, внезапно окликают, он не прячет пистолет, а спускает курок. Среди всех его друзей лишь один любил его настолько, что не увидел в этом ничего смешного, лишь один был настолько великодушен, что не поднял его на смех.

Это был Соврези.

Но, очнувшись в отдельном кабинете перед изысканным столом, Эктор как-то вдруг расчувствовался. На него накатила волна той безудержной искренности, того безумного возбуждения, какое наступает вслед за спасением от неминуемой гибели. Он пришел в себя, помолодел, обрел свое истинное я. Он без утайки рассказал Соврези все, все: и о своем былом бахвальстве, и о том, как струсил в последний момент, об агонии, которую пережил в гостинице, о своей ярости, и о сожалениях, и об ужасе, выпавшем ему на долю в ломбарде…

— Ах, ты спас меня, — говорил он, — ты мой друг, мой единственный друг, мой брат!

Больше двух часов продлилась их беседа.

— Ну что ж, — сказал наконец Соврези, — давай подумаем о будущем. Ты хочешь на несколько дней исчезнуть — мне это понятно. Но нынче же вечером напиши несколько строк в газеты. Завтра я займусь твоими делами. В этом я разбираюсь и наперед, даже не зная еще, насколько они запущены, обещаю тебе, что в конце концов у тебя останется вполне приличное состояние: мы и кредиторов твоих удовлетворим, и для тебя деньги выручим.