Преступление в Орсивале

– Да, сударь, да, – отвечала она, – не извольте сомневаться. Будь я из тех женщин, что вечно стараются набить себе цену, я наплела бы вам, с какими бесконечными муками я добывала этот адрес, как невероятно трудно было его узнать, как я объездила весь Париж, издержала десять франков на фиакры, но только это было бы ложью.

– К делу, к делу! – перебил Лекок.

– По правде сказать, я виделась с мисс Дженни Фэнси не далее как позавчера.

– Вы шутите!

– Ничуть. И смею вас заверить, это весьма порядочная и достойная особа.

– Неужто?

– Именно так. Вообразите: уже два года как она мне должна четыреста восемьдесят франков. Разумеется, как сами понимаете, я уже давно поставила крест на этих денежках и перестала о них думать. И вот позавчера является ко мне моя Фэнси, разодетая в пух и прах, и объявляет: «Мадам Шарман, теперь я при деньгах, получила наследство и принесла вам должок». И это не шутка: кошелек у нее набит банкнотами, и она полностью со мной расплатилась. – И, поскольку сыщик хранил молчание, мадам Шарман добавила проникновенным голосом: – Что и говорить, славная, достойная девушка!

При этих словах Лекок и папаша Планта переглянулись. Им обоим одновременно пришла в голову одна и та же мысль. Наследство, о котором рассказала мисс Фэнси, все эти банкноты, несомненно, были получены от Тремореля в уплату за важную услугу. Однако сыщик хотел услышать более определенные сведения.

– А каковы были ее дела до получения наследства? – бросил он.

– Ах, сударь, ужасны, иного слова не подберешь. Когда граф ее покинул и она потеряла все на модном магазине, бедняжка стала опускаться. А ведь раньше как сыр в масле каталась. Но чего вы хотите от женщины с разбитым сердцем?! Она снесла в ломбард или распродала, тряпку за тряпкой, все, что у нее было. В последнее время она якшалась со всяким отребьем, пила, как я слышала, абсент и обносилась до того, что на улицу выйти было не в чем. А когда получала от своего графа немножко денег – он посылал ей время от времени, – немедленно проматывала все вместе с такими же, как она, погибшими созданиями, вместо того чтобы немного приодеться.

– А где она живет?

– В двух шагах отсюда, в меблированных комнатах на улице Вентимиль.

– В таком случае, – строго заметил Лекок, – удивляюсь, что ее здесь нет.

– Право, сударь, я не виновата: мне известно, где гнездышко, но я не знаю, куда делась птичка. Сегодня утром, когда моя старшая мастерица пришла к ней, она уже успела выпорхнуть.

– Черт возьми, это весьма досадно, мне надо бы срочно ее найти!

– Не извольте беспокоиться. Фэнси должна вернуться в четвертом часу, и моя мастерица ждет ее у привратницы; ей велено привести девушку прямо сюда, не давая ей даже зайти к себе в комнату.

– Что же, подождем.

Лекок и папаша Планта ждали уже около четверти часа, как вдруг мадам Шарман, обладавшая тончайшим слухом, встала.

– Слышу шаги мастерицы на лестнице, – объявила она.

– Вот что, – обратился к ней Лекок. – Раз такое дело, скажите Фэнси, что это вы за ней посылали, а мы с моим другом сделаем вид, что очутились здесь по чистой случайности.

– Понимаю! – закивала мадам Шарман.

Она уже направилась к двери, но сыщик удержал ее.

– И еще одно, – добавил он. – Как только услышите, что между мной и этой девушкой завязался разговор, вспомните, прошу вас, что вам необходимо присмотреть за швеями в мастерской. То, что я собираюсь ей сказать, не представляет для вас ни малейшего интереса.

– Договорились, господин Лекок.

– Но только без фокусов! Мне же известен чуланчик, примыкающий к вашей спальне, сам им пользовался: оттуда слышно каждое произнесенное здесь слово.

В этот момент старшая мастерица отворила дверь в гостиную, в дверях послышалось шуршание шелковых юбок, и на пороге во всей красе явилась мисс Дженни Фэнси. Увы, это была уже не та свежая, миловидная Фэнси, которую любил Эктор, соблазнительная парижаночка с огромными глазами, полными то неги, то огня, с живым и лукавым личиком. За один-единственный год она увяла, как вянет роза знойным летом, и ее хрупкая красота – парижская бесовская красота – безвозвратно исчезла. Дженни не было еще и двадцати, но теперь только опытный взгляд знатока угадал бы, что в молодости она была весьма хороша собой.

Теперь она казалась старой, как сам порок: испитое лицо и дряблые щеки свидетельствовали о беспорядочной жизни, глаза, обведенные чернотой, лишились длинных ресниц, красные веки часто помаргивали; на лице застыло жалкое, тупое выражение, а голос, привыкший к непристойным куплетам и загубленный абсентом, стал сиплым.

Разодета она была в пух и прах: новое роскошное платье, но уже все в пятнах, море кружев и невообразимая шляпка. При всем при том вид у нее был жалкий. И в довершение всего – она была кричаще размалевана: сплошные белила, румяна, помада, синяя и перламутровая краски.

Казалось, дамочка была вне себя от ярости.

– Это еще что такое? – завопила она с порога, ни с кем не здороваясь. – Чего ради послали за мной эту наглую особу, которая приволокла меня чуть ли не силой?