Преступление в Орсивале

– Да-да, – прервал его папаша Планта, – ваш сверхъестественный талант открыл вам истину. Но вы знаете не все, и даже сейчас я не сказал бы ни слова, если бы не исчезли причины, вынуждавшие меня молчать. – Мировой судья открыл потайной ящик старинного дубового бюро, достал довольно толстую папку и выложил на стол. – Вот уже четыре года день за днем, нет, час за часом я наблюдал, как развивается чудовищная драма, кровавая развязка которой произошла минувшей ночью в «Тенистом доле». Поначалу мной двигало всего лишь любопытство оставшегося не у дел стряпчего. А потом я надеялся спасти жизнь и доброе имя существа, бесконечно мне дорогого. Почему я умалчивал о своих открытиях? Это, господа, тайна моей совести, и совесть меня ни в чем не упрекает. А с другой стороны, я закрывал глаза на очевидное, и понадобились вот такие жестокие доказательства…

Рассвело. По садовым дорожкам, насвистывая, безбоязненно прыгали дрозды. По булыжной дороге, ведущей в Эври, с грохотом катились повозки крестьян, направляющихся спозаранку на поля. Но мрачную тишину библиотеки нарушал только шорох страниц, которые перелистывал мировой судья, да время от времени стоны и вздохи запертого в чулане костоправа.

– Прежде чем начать, я хотел бы поинтересоваться, как вы себя чувствуете, – спросил папаша Планта. – Ведь все мы уже почти сутки без сна…

Но доктор и сыщик уверили его, что не испытывают нужды в отдыхе. Лихорадочное любопытство превозмогло усталость. Наконец-то они узнают разгадку кровавой тайны.

– Ну что же, – промолвил мировой судья, – тогда слушайте.

XII

– В двадцать шесть лет граф Эктор де Треморель был законченным образцом, совершенным идеалом великосветского жуира нашего времени, то есть человеком бесполезным и даже скорее вредным для общества, существующим, казалось бы, только для того, чтобы наслаждаться радостями жизни в ущерб всем и вся.

Последний представитель знатного рода, аристократ, молодой, элегантный, фантастически богатый, обладающий железным здоровьем, он с безумным, а некоторые говорили – с постыдным – легкомыслием расточал и свою молодость, и свое состояние.

Правда, благодаря всевозможным похождениям он снискал огромную, хотя и малопочтенную известность. Его конюшни, выезды, слуги, обстановка, собаки, любовницы были предметом постоянных толков и сплетен. Великолепные лошади, которые казались ему уже недостаточно хорошими, высоко ценились у знатоков, а какая-нибудь девка, удостоившаяся его благосклонности, тотчас возрастала в цене, подобно векселю, подписанному самим Ротшильдом.

Не следует думать, будто он родился с дурными задатками. Еще в двадцатилетнем возрасте он обладал добрым сердцем и возвышенными идеями. Но шесть лет жизни в свое удовольствие испортили его до мозга костей. Безумно тщеславный, он готов был на все, лишь бы удержаться на гребне известности. Наделенный безмерным, чудовищным эгоизмом, граф интересовался только своей особой и совершенно не умел замечать чужие страдания. Он упивался пошлой лестью так называемых друзей, которых притягивали его деньги, и был вполне доволен собой, принимая свой грубый цинизм за ум, а высокомерное презрение к любым нравственным нормам, полнейшее отсутствие принципов и недалекий скептицизм за сильный характер. Ко всему прочему он был слаб. У него были капризы, но отсутствовала воля. Он был слаб, как дитя, как женщина, как девчонка.

Его имя постоянно мелькало на страницах модных листков; они взапуски повторяли остроты, которые он произнес или мог произнести, будь у него досуг их придумать. Любое событие его жизни, любой его поступок тут же обнародовались. Ужиная как-то в кафе, он вышвыривает в окно всю посуду. Это ему обошлось в тысячу луидоров. Браво! На другой день, изрядно выпив, он устраивает в ложе у самой авансцены скандал с какой-то шлюхой, так что понадобилось даже вмешательство комиссара полиции. Увы, времена Регентства[8] прошли.

В одно прекрасное утро Париж-зевака с изумлением узнает, что граф де Треморель бежал в Италию с девятнадцатилетней женой банкира X. Граф дерется на дуэли и ранит соперника. Какая отвага! На следующей неделе сам получает удар шпагой. О, герой! Он едет в Баден и срывает банк. А через некоторое время в восемнадцатичасовом картежном поединке проигрывает русскому князю сто двадцать тысяч франков.

Граф принадлежал к тем, кого возбуждает успех, кто ищет аплодисментов, но ничуть не интересуется характером аплодирующих. Ему безумно льстила светская слава. Постоянно встречая свое имя или инициалы в хронике «Монд паризьен», он считал, что достиг вершины почестей и успеха. Но он не позволял себе выказывать это и после каждого нового похождения с очаровательной небрежностью ронял: «Ну неужели меня никогда не оставят в покое?» При случае он говаривал, повторяя слова Людовика XV: «После нас хоть потоп».

Но потоп произошел при его жизни.

Однажды апрельским утром графа в девять часов разбудил камердинер, золотушный внебрачный отпрыск некоего парижского швейцара, выученный, вымуштрованный и вышколенный папашей, и доложил: