Преступления и призраки

Ни один листок не шелохнется в ночном безветрии; лунный свет превращает капли росы, висящие на длинных тонких былинках, в прекрасное жемчужное ожерелье. Не стрекочут кузнечики, не квакают лягушки. Впервые в своей жизни я ощущал настоящее, полное, глубокое безмолвие. Как ни странно, оно не вызывало гнетущей тревоги: я словно погрузился в сладкую дрему, испытывая восхитительное чувство полного покоя. Даже Замба, кажется, подпала под влияние этого чувства: она спокойно трусила следом за мной, иногда тычась носом мне в руку или полизывала мои пальцы, требуя ласки.

Не знаю, сколько времени заняла эта прогулка. Но Замба внезапно насторожилась.

– Что там? – спросил я тихо, все еще опасаясь разрушить очарование ночи. Она быстро перевела взгляд на меня, завиляла хвостом, затем ощетинилась и негромко завыла. Я прислушался, понемногу начиная тревожиться.

Где-то неподалеку – кажется, на гравиевой дорожке возле ворот – кто-то запел без слов. Это был сильный и красивого тембра женский голос. Ничего тревожного не было в нем, ничего необычного. Я подумал, что это поет бродячая артистка, рассчитывая получить пенс-другой, но артистка совершенно выдающаяся: ее голос звучал божественно, такого исполнения я никогда не слышал даже у лучших оперных певиц. Иногда звук приближался, иногда он слышался словно бы издали, как будто певица прохаживалась туда-сюда по тропинке перед домом, пытаясь увидеть, если ли в каком-нибудь окне признаки света. Слов я все еще различить не мог: рулады, трели, отдельные печальные ноты немыслимого совершенства, чередуясь, звучали очень гармонично, но как-то не укладывались в единую мелодию. По крайней мере, я никак не мог ее угадать и по-прежнему не мог распознать слова. Но все равно песня словно бы уносила меня в иной, лучший мир. Я слушал и слушал, не замечая, что моя сигара уже потухла, я не мог оторваться от волшебных звуков пения, все время то отдаляющегося, то приближающегося, словно певица непрерывно расхаживала вдоль террасы. Внезапно все прекратилось.

– О, бедняжка! – нарочито громко произнес я, стряхивая остатки наваждения. – Мы должны дать ей что-нибудь и вообще посмотреть, не требуется ли ей помощь… Ну же, идем, Замба!

Собака повиновалась – и только на следующий день мне вспомнилось, как неохотно она это сделала. Я вошел в Красную комнату, взял половину буханки хлеба и несколько порций холодной курятины, оставшихся от ужина, и наклонился, чтобы сложить все это в корзинку… Но тут песня зазвучала снова, на сей раз совсем рядом, как если бы женщина теперь стояла на террасе, у самого входа в комнату.

Мои руки все еще были заняты провизией, поэтому я несколько секунд промешкал. Когда мне удалось повернуться, песня вдруг тут же смолкла – и, к моему крайнему изумлению, возле открытого окна никого не было.

– Ну и ну! – сказал я вслух. – Дело становится странным!

Я встал в проеме остекленной двери и увидел, что терраса пуста; трудно поверить, но лишь в этот миг я наконец вспомнил, что и основные ворота, и железная дверь были заперты, ключи от них в моем кармане, и никто – ни одно живое существо! – не могло оказаться здесь без моего ведома.

Крикнув «Замба, ко мне!», я выбежал наружу, намереваясь обыскать сад и заросли кустарника – и, конечно, рассчитывая при этом на острый нюх моей догини. Она снова повиновалась мне, но еще более неохотно, чем минуту назад. Я вновь окликнул ее; собака жалобно уставилась на меня и тихо заскулила. Я продолжал настаивать. Тогда Замба, бедняжка, поднялась на задние лапы, а передними лапами уперлась в мою грудь. Стало ясно, что пора возвращаться в дом – что мы с Замбой и сделали, узнав при этом не больше, чем когда выбежали из Красной комнаты. Я посмотрел на часы: было уже двадцать минут первого.

Подбросив в очаг несколько поленец, я расположился в кресле. Замба заняла свою прежнюю позицию на коврике у камина. Положив морду на лапы, она подозрительно смотрела в сторону окна.

Примерно десять минут спустя одна из двойных ламп разом потухла. Медленно, с грозным рычанием, моя собака поднялась на ноги. В следующий момент погасла и другая лампа. Замба сорвалась с места и со страшным ревом бросилась на Нечто, входящее в комнату с террасы. Я видел, как она прыгнула, метясь в пустоту на уровне человеческого горла. Говорю – «в пустоту», потому что на самом деле никого и ничего там не было: в свете полной луны я отлично видел все в комнате, видел полуоткрытую прозрачную створку окна-двери, видел лужайку за ней – и ни единая тень не мелькнула в этой пустоте. Тем не менее Замба с остервенением атаковала Пустоту, как будто там находилось Нечто или Некто; и тут же я получил страшное подтверждение правоты моей собаки. Пустота с жестокой силой скрутила и отбросила ее: Замба упала к моим ногам мертвой. Неведомая, но ужасная сила буквально свернула ей голову, переломив шейные позвонки.