Преступления могло не быть!

Погреб на улице. Может быть, там? Андронюк с понятыми, которые пока еще не поняли всей сути значения вещественного доказательства и, казалось, даже изумились — стоило ради этого огород городить, — вышел во двор, уверенно подошел к погребу и, раскидав солому, откинул крышку. Погреб доверху был наполнен картофелем, и это теперь, весной, когда даже у самых запасливых хозяев картофель на исходе. С третьим ведром поднялся один из понятых. Рука Андронюка уперлась в мягкий сверток, аккуратно перевязанный бечевками много раз крест накрест.

— Что это? — спросил он у потемневшего Сивакова.

Тот молчал. Развязав бечевки, Андронюк показал всем деньги.

— Пишите, гражданин следователь, на этот раз я сплошал…

И тут начался длинный рассказ о том, как Сиваков залез в долг к кассиру, как не знал, где взять денег, чтобы рассчитаться, и вот решил поправить свои дела преступлением, как обливал он бензином столы, как взламывал сейф. Рассказал он и о том, что утаил второй ключ специально для того, чтобы безнаказанно брать деньги из сейфа, за который был в ответе другой человек. Так были украдены 230 рублей — растрата, за которую уволили Эмму Рудь. Все детали этого преступления, даже способ, каким Сиваков влез в доверие к директору хлебоприемного пункта, были ясны и известны Андронюку. Эту картину он составил По свидетельским показаниям. Волновала следователя «безупречная биография». Об этом и спросил он Сивакова.

Поверженному Сивакову стало смешно, он засмеялся и сказал, что такие вещи делаются очень просто — «безупречная биография» — это безупречный паспорт и трудовая книжка. Что до образования, так это образование ограничивается тремя неполными месяцами на шестимесячных курсах, а стаж стаж у него тюремный — 20 лет — ровно столько, сколько указано в трудовой книжке.

С первых же дней войны Сиваков сдался в плен и служил немцам, за что был судим. Освободившись по амнистии, он приехал во Львовскую область, в Перемышль, где отнюдь не собирался заниматься честным трудом, промышлял спекуляцией. И опять скамья подсудимых. Но и теперь этот человек не сделал выводов, он ограбил совхозную кассу и совершил поджог.

— Так вы не первый раз совершаете поджог?

— В третий. В Бештановском заготзерно я тоже ограбил кассу, и за это сидел…

Б. Самсонов. Исповедь перед людьми

Морозным утром ехал я на другую сторону Иртыша, чтобы познакомиться с человеком, о котором знал пока что одно: ему тридцать лет и… шестьдесят лет судимости.

Представить рецидивиста даже с самой мрачной биографией не так уж трудно, стоит только послушать рассказы следственных работников. Я знакомился с его документами: трудолюбив, скромен, не курит, терпеть не может хулиганов, дисциплинирован, аккуратен, застенчив.

Мы встретились с ним в кабинете начальника строительства: среднего роста рабочий в комбинезоне и, несмотря на мороз, без шапки. В коротких черных волосах серебрилась седина, колючие глаза смотрели уверенно, держался он с достоинством, говорил неторопливо, немного смущаясь.

— Вот наш Даниил Пантелеев[8], - представил его парторг Мирзой Айвасович Симбиев. Эти слова он произнес тепло, с уважением.

Даниил шагнул ко мне навстречу, и мы обменялись крепким рукопожатием. В этот момент в кабинет вошел молодой парень, туркмен Наби Баданов. Он недавно прибыл из какого-то города.

— Дайте работу, я штукатур, — обратился он к парторгу и торопливо достал документы. — Вот только… — и, не договорив, положил их на стол.

— Нам нужны штукатуры, — ответил Мирзой Айвасович, рассматривая документы. В них значилось, что Баданов был в заключении, сидел за драку, отбыл срок, вышел на волю. Парторг задумался. Вдруг, словно оправдываясь, Наби горячо заговорил:

— Поверьте, не хотел его обижать! Он оскорбил меня. Если бы сдержал кто тогда! Я умею работать и люблю все но совести делать. Возьмете?

Парень стоял и умоляюще смотрел на присутствующих, ожидая поддержки.

— Примите его, Мирзой Айвасович, пусть идет в нашу бригаду, буду за него отвечать, — твердо заявил Пантелеев.

— Хорошо.

Я заметил, как тень задумчивости легла на лицо Даниила: вспомнил, видно, как приходилось самому обивать пороги контор, неуверенно подавать начальникам документы и слышать равнодушные ответы.

Час спустя мы сидим в небольшой теплой комнате, где живет Даниил. Домашним уютом веет от цветов, что стоят на подоконнике, от чистых занавесок, от вышивок, сделанных искусной рукодельницей. Дом, семья, ребенок, которого изредка неловко, но заботливо успокаивает отец. Долго мечтал о настоящей жизни этот человек, растративший в колониях и тюрьмах половину своей жизни.

Даниил немного нервничает: тяжело ворошить прошлое.

ДАН ХОЧЕТ БЫТЬ ЮНГОЙ

— Каждому, у кого жизнь была вроде моей, тяжело о ней говорить. Прошлое быльем поросло, что о нем вспоминать? Надо ли? Но поразмыслил глубже и решил — надо. Для других. Кое-кому пригодится.