Преступления могло не быть!

Встречались на моем пути добрые люди. Мы их в лагерях не замечали. С презрением смотрели на наших стражников, начальников. О том, что это их служба, не задумывались. Знали, что наша судьба в их руках. Так привыкли считать. А ведь это не так. Я начал понимать: за свою судьбу я сам должен отвечать, сам!

И вот мне говорят спасибо. Я сделал хорошее дело. Ему я обязан тем, что меня скоро освободили. Начальник сдержал свое слово. Я вновь на свободе. Прощай, тайга, прощайте, хлопцы. Первым пришел прощаться Кот. Бороду он свою сбрил и оказался совсем молодым человеком.

— Ну, Дан, прощай, и мы за тобой следом на волю пойдем. Теперь уж не долго ждать. Мне сейчас день за два считают. А ведь ты меня подтолкнул…

Потом я опять сорвался. Опять тюрьма. Я…

В этот момент ребенок в люльке заплакал, ножками сдернул с себя одеяло и лежал, барахтаясь в простынях. Я невольно подумал: вырастет ребенок, станет взрослым, выучится, и вдруг рука мерзавца покусится на его жизнь, снимет часы, отберет кошелек. Что бы ты, Даниил, сделал с бандитом, поднявшим руку на твоего сына? Вот он лежит маленький, улыбается, на твоих глазах сделает первый шаг. Для него ты купишь букварь и отправишь его в школу. И вдруг…

«Неужели ему уже тогда не надоели тюрьмы, суды, аресты… Жить, чтобы причинять несчастье другим, жить лесным зверем. Помилование, амнистия, свобода, снова преступление, снова кровь, страдания, горе несешь ты людям. Гуманное отношение к тебе — «преступление». Так думал я, когда отец успокаивал ребенка.

— Петька, дружок мой, озлобился. А я?.. — глаза Даниила увлажнились, а я написал письмо о помиловании. Срок у меня большой, и я мало надеялся на сочувствие. Прошло время. Единственное, во что верил — в трудовые характеристики, они были отличными. И вдруг однажды меня вызвали к дежурному. Офицер посмотрел сурово, потом улыбнулся.

— Читай, Пантелеев. Везет же тебе.

Я не верил самому себе: меня опять помиловали. Взял свои вещи и вышел на волю. Опять свобода! Теперь только работать! Не хвалясь скажу, мне кем только не приходилось быть, но шоферскую специальность полюбил от души. Иду на автобазу, захожу к директору, сидит в кабинете не очень пожилой человек и совсем не сердитый. «Возьмите на работу», — обращаюсь к нему. Посмотрел он на меня внимательно и говорит:

— Шофера нужны нам, да тем более молодые. Давай документы.

Подал документы, он внимательно их прочитал и сухо ответил:

— Таких шоферов нам не нужно. Автобаза передовая. Красное знамя у нас, а ты — вор, рецидивист! — И, словно испугавшись оставаться со мной наедине, вызвал начальника эксплуатации.

Я ушел. Вор я. Этого не скроешь. Что же теперь делать? Опять на прежнюю дорожку, искать «малину», воровать? Не хотелось. Устроился таксистом на другой автобазе. Жизнь стала понемногу выпрямляться.

Только было мне с моими привычками да глупостью нелегко. Как говорят, сколько волка не корми, а он все в лес глядит. «Мелочи» жить мне мешали, лень моя, разболтанность, да стремление к легкой жизни. Из-за «мелочи», как мне тогда казалось, вновь свободу потерял…

А на этот раз, наверное, работа мне помогла человеком стать.

В ЧЕМ ЖЕ СЧАСТЬЕ?

— В моей бригаде — тридцать человек, они такие же, как я: не любят говорить о прошлом, надеются на лучшее будущее. По-разному понимают это будущее, по-разному думают его достичь. Тайные и ясные мысли их мне известны, а действия — у меня на виду. По-разному относился я к хлопцам: с кем уговором, а к кому и с кулаком подступал. Мы тогда впервые услышали слова: «Казстальконструкция», «Южэлеваторстрой». В первый месяц норму дали на 279 процентов.

Пожалуй, теперь я впервые понял, что такое труд. Он мне показался адским. Как-то задумался: неужели счастье в том, чтобы с утра до вечера вкалывать? От спины шел пар, эх, разлечься бы на траве, но на тебя смотрит строгий надзиратель, да и стыдно — и от него, и от других. А ведь вот так, мне казалось, честные люди добывают деньги. Для чего? Набить свои желудки? Прибарахлиться? Иметь несколько смен белья и ходить в кино? Или прожигать жизнь в пивных?

Я презрительно думал о деньгах, когда их у меня было много. Научился добывать их легко, без надрыва, без пота, без мозолей на руках. И мне страшно было думать, что завтра опять, под охраной автоматчиков, нас повезут таскать бревна, грузить вагоны.

В моих руках была ловкость, но не было настоящей рабочей силы. В моей душе было много мерзости, гнилости, всего того, что называют пережитками, и не было любви к людям, к самому себе, к моим дружкам и собутыльникам, даже к тем, кто давал мне наставления, кто, вручая документы, говорил: «Даниил, ты свободен». Опять помиловали. Ведь то же добрые люди!