Преступник и толпа (сборник)

Итак, логически я не могу быть наказан на основании этих последних, хотя, впрочем, пример моего непоследовательного наказания на самом деле мог бы помешать их исполнению. Это, может быть, очень тонко, но, по-видимому, такой вывод является единственным возможным решением споров, возбужденных этим щекотливым предметом. Ответственность действующего лица, повторяю я, независимо от действий, которые оно посоветовало, которыми распоряжалось или которые исполняло, где его присутствие, как причины, неоспоримо, независимо также от действий, исходящих от его малолетних детей или его слуг, то есть лиц, отождествленных с его лицом архаическим вымыслом, все более и более отвергается нашими нравами и ограничивается теми социальными последствиями, которые может породить подражательное повторение его действий. Однако ответственность возможна постольку, поскольку действие могло быть воспроизведено самим лицом в силу подражания, то есть постольку, поскольку оно произвольно[127]. При свете этой идеи подражания все, и преимущественно социологическое познание, становится ясным, сомнительная же идея пользы гасит и путает этот единственный светоч. Этим можно объяснить себе причину того, что с ходом цивилизации участие и значение непроизвольности в человеческой жизни уменьшается, как это показывает беспрерывная замена договоров естественными обязательствами, а законодательной деятельности – правами, основанными на обычае.

Можно ли при столь знаменательном движении уничтожить в уголовном праве разницу между случайным и добровольным как совершенно ненужную и под предлогом социального спасения вычеркнуть из ряда некоторых сил природы наиболее просветительную силу – волю?

Я не хочу более исследовать эти проблемы. Для меня достаточно указать, на каких новых основаниях, несмотря на всю спорность этого вопроса, может быть построена уголовная ответственность. Теперь же перейдем собственно к преступности.

Глава III. Проблемы преступности

1. География преступности

Рассмотрим сначала одно наблюдение или pseudo-закон, толкование которого кажется при поверхностном взгляде очень легким. «Кетле, – говорит в своей “Криминологии” Гарофало, – первый статистически доказал, что кровавые преступления увеличиваются в теплых климатах и уменьшаются в холодных. Он ограничил свои замечания Францией[128], но статистика других европейских стран показала повсеместность этого закона. Даже в Соединенных Штатах Америки замечено, что на севере преобладают кражи, а на юге – убийства». Я спорю против того, что это правило не имеет значительных исключений, хотя в известной мере оно верно. Работы Ферри много способствовали доказательству истины этого. Пусть, однако, не слишком торопятся приписывать эту связь одному только влиянию климата. Действительно, заметим, что в том же самом совсем не смягченном климате находящийся на пути к цивилизации народ дает пропорциональный рост хитрой или сладострастной преступности и относительное уменьшение преступности, сопряженной с насилием. Теперь сравним две связи, одну – преступления и температуры, другую – преступления и цивилизации. Одно кажется идентичным другому. Следовательно, на первый взгляд странным кажется то, что прогресс цивилизации имеет такое же точно действие на направление народа, внушенное преступными склонностями, какое имело бы охлаждение его климата. Следовательно, цивилизация действует успокоительно на нервы расы, как холод? Мы замечаем, однако, совершенно противоположное. Цивилизованная жизнь, жизнь городская, по преимуществу чрезмерно возбуждает нервную систему, возбуждает в той мере, в какой сельская жизнь ее успокаивает и питает мускулы насчет нервной системы. Цивилизованная жизнь действует в том смысле, как действовало бы не охлаждение, а повышение температуры.