Преступники. Факел сатаны

— И вот, — показал Латынис на различного размера квадратные пятна на обоях, которые были чуть темнее основного фона обоев. — Тут выцвело от времени, а здесь нет.

— Ольга Арчиловна, — попросил Чикуров, — возьмите, пожалуйста, на себя протокол осмотра.

Дагурова села за стол и начала заполнять бланк, неспешно и аккуратно, как старательная школьница.

Чикуров открыл нижнее отделение буфета. Там стояли остатки разрозненного столового сервиза — несколько глубоких и мелких тарелок, блюдо со сколотыми краями, супница.

— Производство ГДР, — посмотрел на фирменный знак Чикуров. — По–моему, недорогой.

В выдвинутом ящике находилось несколько простых приборов из нержавейки — ложки, вилки, ножи. И еще — длинный сафьяновый футляр. Чикуров открыл его — атласное нутро было пустым, только фабричная бирочка на шелковом шнурке.

— «Ложки серебряные, — прочитал он вслух, — двенадцать штук, цена четыреста восемьдесят рублей сорок шесть копеек».

— Ложки тоже исчезли, — покачал головой Латынис.

— Как и шкатулки, — заметила Ольга Арчиловна.

— Может, он затеял ремонт? — высказал предположение Ян Арнольдович. — И вынес все в другие комнаты?

— Посмотрим, — сказал Чикуров.

Перешли в соседнее помещение первого этажа. Без сомнения, это был кабинет профессора. Две боковые стены украшали капитальные шкафы светлого дерева от пола до потолка. Книг было много, но художественная литература почти отсутствовала, в основном — научные труды по медицине. Последнее издание Большой медицинской энциклопедии, многочисленные справочники, каталоги, монографии по отдельным видам болезней, брошюры. Несколько полок занимала Большая Советская Энциклопедия. Имелось немало двуязычных словарей, а также учебников иностранных языков. В одном из шкафов стояли подшивки журналов, как советских, так и зарубежных, опять же по медицине. И все это впритык. На что обратил внимание Чикуров — книги и журналы в последнее время, видимо, не трогали, все покрывал тонкий слой пыли.

Тут же, в кабинете, находился небольшой диванчик–канапе и массивный письменный стол. Чикуров приступил к его осмотру. На столешнице лежало толстое стекло. Ни письменного прибора, ни чернильницы, только стопка белой бумаги финского производства (упаковка валялась в плетеной мусорной корзине) да японская шариковая авторучка.

В выдвинутом ящике стола Игорь Андреевич увидел письмо без конверта.

— «Дорогой Женя! — прочитал он. — Твое последнее письмо, а еще больше вчерашний звонок вызвали у меня, мягко выражаясь, недоумение. И тревогу. Я знаю, что самое дорогое у тебя — Норочка. Ревности у меня нет, да и глупо ревновать к собственной дочери. Мне тоже приятно, что она мила, ведь дурнушкам в жизни приходится тяжелее. Правда, я не в очень большом восторге от ежедневных звонков ее поклонников. Не вскружили бы девочке голову. Я не сказала тебе по телефону, но буквально на днях ко мне приходил студент второго курса МГУ и, представь, просил руки нашей Элеоноры (!!!). Отец этого парнишки замминистра, но не в этом дело (хотя Нора цену себе знает и даже не вышла из своей комнаты), согласись, в шестнадцать лет говорить о замужестве слишком рано.

К чему я пишу обо всем этом. Почему вдруг ты попросил отослать тебе тот миленький кулончик, который подарил Норочке в прошлом году на день рождения? Во–первых, неэтично, по–моему, требовать назад подарок, во–вторых, как все это объяснить Норе? Что она подумает? Ты можешь наконец просветить меня, что означают твои странные, прямо–таки нелепые просьбы в последнее время? В прошлом месяце ты попросил срочно выслать три тысячи рублей. Я выслала, хотя доводы твои были неубедительны. Теперь ты требуешь еще пять тысяч. Начну с того, что такой суммы у меня нет. Да и откуда, если ты вот уже четыре месяца не присылал домой ни копейки. Ты отлично знаешь, во что обходится содержание квартиры, дачи и прочее и прочее. Девочку надо везти к морю, а на какие, извини, шиши? Наши с Элеонорой расходы я от тебя не скрываю. Разве ты не помнишь, сколько денег ушло на отделку дачи (согласись, дальше тянуть было невозможно!) и ремонт машины. И все же ты просишь новые тысячи, которых, поверь, нет. Я никогда не умела копить деньги и, вероятно, не научусь в дальнейшем. Так что твоя просьба ставит меня в неловкое положение: мол, у меня есть, но я не хочу выслать. Прошу тебя, Женя, не оскорбляй меня. Раздражение твое мне непонятно. Может, ты устал, переработал? Или неприятности по службе? Честно говоря, твое настроение мне очень и очень не нравится. Ты сам уже не замечаешь, как ведешь себя с близкими людьми. Я, согласись, вполне законно интересуюсь, зачем тебе деньги, а ты кричишь, ничего толком не объяснив. И что это за манера бросать телефонную трубку? Я понимаю, тебе тяжело, ты редко видишься с Норой, но это не повод грубить жене.