Преступники-сыщики

– Кое-какое сырье, – пояснил он, – которое может принести немалые неприятности нашим друзьям в Америке.

Манфред в свою очередь поведал ему о находке.

– Здесь был Дориан, и я сказал ему, что он может написать о ней, если захочет.

– Хм! – заметил Леон, читая надпись. – Вы сказали ему, что здесь написано? Впрочем, вы же не в ладах с арабским, верно? Тут есть одно слово, начертанное римскими буквами, – «Коннор»… Вот оно, видите? Итак, что же такое «Коннор»? – Он задумчиво уставился в потолок. – «Англичанин Коннор» – именно ему принадлежал сей небезынтересный предмет. Коннор? Ага, вспомнил – Коннор!

Следующим вечером в рубрике «Человек и город», ежедневной колонке мистера Дориана, Леон прочел об их находке, с некоторым раздражением обнаружив, что педантичный мистер Дориан счел своим долгом упомянуть и о его ящичке с историями. Честно говоря, этот ящичек вовсе не являлся предметом гордости Леона, тайной либо явной; сей предмет олицетворял собой романтику и сантименты, именно те самые черты, которые, как он полагал, решительно не свойственны его натуре.

– Джордж, вы превращаетесь в вульгарного агента по рекламе, – пожаловался он. – Если так пойдет и дальше, то вскоре я получу заманчивые предложения от воскресных газет написать серию из десяти статей под общим заголовком «Рассказы из моего ящичка историй». Если таковое произойдет, я начну хандрить по три дня кряду.

Тем не менее браслет отправился именно в тот самый черный ящичек. О чем еще гласила арабская надпись и при чем тут «англичанин Коннор», Леон наотрез отказался объяснять.

Однако уже в ближайшие дни его друзьям стало ясно, что Гонсалес ведет какое-то новое расследование. Он стал часто бывать на Флит-стрит и в Уайтхолле и даже нанес визит в Дублин. Манфред, не выдержав, принялся донимать его расспросами, но Леон в ответ лишь дружески улыбнулся.

– Картина вырисовывается довольно забавная. Этот Коннор даже не ирландец. Скорее всего, он никакой не Коннор, хотя и прикрывается таким именем. Я обнаружил его в списках очень престижного ирландского полка. Пожалуй, он левантинец. Стюарты, дублинские фотографы, однажды запечатлели его на групповом снимке с однополчанами. Именно для этого я и ездил в Ирландию. В Дублине живет один крупный букмекер, служивший офицером в том же самом полку, и, по его словам, этот «Коннор» разговаривал с явственным иностранным акцентом.

– Но кто же он такой? – полюбопытствовал Манфред.

Леон продемонстрировал ему свои ровные белые зубы, обнажив их в восторженной улыбке.

– Он и есть моя история, – заявил Гонсалес, не вдаваясь в подробности.

Три недели спустя Леон нашел себе очередное приключение.

Было в нем нечто от большой кошки; спал он бесшумно; обладателю самого тонкого слуха пришлось бы напрячься, чтобы услышать его дыхание; просыпался тоже без единого звука. Из глубокого забытья в активное бодрствование он переключался в мгновение ока. Кошка, открывая глаза, моментально и хладнокровно переходит в состояние боевой готовности; то же самое происходило и с Гонсалесом.

Он обладал редким талантом помнить свои сны и мог возвращаться в них, отыскивая причины и следствия, но ему не пришлось напрягать память, чтобы понять, что разбудил его вовсе не стук шнура от жалюзи, поскольку ночь выдалась ветреной и звуки эти стали нормальным аккомпанементом сна, а шорох чьих-то шагов.

Для столь маленького дома комната его была необычайно большой, и все-таки Леону вечно недоставало свежего воздуха, потому, помимо окон, дверь его тоже постоянно оставалась открытой… Он живописно засопел, притворяясь, будто крепко спит, сонно проворчал нечто неразборчивое и повернулся на другой бок; но, когда закончил переворачиваться, ноги его уже оказались на полу и он стремительно и плавно выпрямился во весь рост, покрепче завязывая шнурок пижамы.

Манфред и Пуаккар уехали на выходные, и в доме он остался один, что устраивало его как нельзя лучше, поскольку с подобными ситуациями Леон предпочитал разбираться в одиночку.

Наклонив голову, Гонсалес застыл в ожидании и вновь услышал тот же звук. Он последовал сразу же за долгим всхлипом ветра, который должен был бы заглушить его, – отчетливый скрип. Затем семь раз скрипнули ступеньки – скорее всего, под ногами второго человека. Леон взял в руки халат и набросил на себя, одновременно нащупал босыми ногами домашние тапочки, выскользнул на лестничную площадку и включил свет.

На площадке застыл какой-то человек, повернув к Леону желтое небритое лицо, на котором читались страх, удивление и ненависть.

– Держите руку подальше от кармана, или я выстрелю вам в живот, – спокойно обратился к нему Леон. – И тогда умирать вы будете целых четыре дня и пожалеете о каждой их минуте.

Второй грабитель, застигнутый врасплох на середине лестничного пролета, замер на месте, парализованный страхом. Он был стройным и невысоким. Леон повел в его сторону стволом своего «браунинга», и тщедушная фигурка, обессиленно привалившись к стене, пронзительно вскрикнула.

Леон улыбнулся. Давненько ему не приходилось иметь дела с женщинами-взломщиками.