Преступники-сыщики

– Откупился! – ответил он, глядя на меня с таким умным видом, будто это одно-единственное слово все объясняло. – Друг мой Магсмен, я поделюсь с тобой одним открытием, которое сделал. Весьма ценное открытие, скажу я тебе; оно обошлось мне в двенадцать тысяч пятьсот фунтов; может, и тебе пригодится… Вся штука в том, что не столько человек входит в общество, сколько общество входит в этого человека.

Не совсем поняв, что он имеет в виду, я покачал головой, напустил на себя глубокомысленный вид и сказал:

– Вот тут вы совершенно правы, мистер Чопс.

– Магсмен, – промолвил он, дергая меня за штанину, – общество вошло в меня на все мои деньги, до последнего пенни.

Я почувствовал, что бледнею, и хотя обычно за словом в карман никогда не лез, но тут едва сумел выдавить:

– А где же Норманди?

– Удрал. И прихватил с собой столовое серебро, – ответил мистер Чопс.

– А тот, другой? – поинтересовался я, имея в виду того господина, на котором в прошлый раз была епископская митра.

– Удрал. И прихватил с собой драгоценности, – сказал мистер Чопс.

Я так и сел, глядя на него, а он, поднявшись, уставился на меня.

– Магсмен, – сказал он, и мне показалось, что чем грубее он выражался, тем сам становился мудрее, – общество, если взять его целиком, сплошь состоит из карликов. При Сент-Джеймсском дворе, например, они все как один проделывали мой старый трюк – обходили три раза по кругу дом в своих придворных платьях и при всех регалиях. И еще, притворщики эдакие, трезвонили в свои маленькие колокольчики. И блюдечко там тоже ходило по кругу. Магсмен, оказывается, блюдечко имеет хождение повсюду!

Ну, сами понимаете, я подумал, что несчастья ожесточили его, поэтому проникся сочувствием к мистеру Чопсу.

– Что же касается Толстых Леди, – промолвил он, а потом как стукнет головой о стену, – в обществе их хоть пруд пруди, причем куда хуже оригинала. Здесь она была оскорблением вкуса, простым оскорблением вкуса, и ничего, кроме презрения, не вызывала, к тому же сама себя наказала, выбрав индейца. – С этими словами он опять основательно приложился лбом о стену. – Но там, Магсмен, там они все продажные до мозга костей. Приготовь кашемировые шали, накупи браслетов, разложи все это и еще кучу всяких безделушек по своим комнатам, а потом дай знать, что даром отдашь их тем, кто зайдет ими полюбоваться, и все Толстые Леди, на которых и не взглянешь-то второй раз, тем более за деньги, сбегутся к тебе со всех румбов, кем бы ты ни был. Они просверлят твое сердце, Магсмен, как дуршлаг. А когда ты уже больше ничего не сможешь дать им, рассмеются тебе в лицо и бросят твои кости на съедение хищникам, словно дохлого осла прерий, коим ты и стал на самом деле! – С этими словами он так грохнулся о стену, что рухнул бездыханным.

Я уж было думал – все, ему конец. Голова у него была такой тяжелой, да и ударился он ею так сильно, что колбаса внутри наверняка разлетелась во все стороны – словом, я решил, что он скончался на месте. Но нет, с моей помощью Чопс пришел в себя, уселся на полу и заявил, да так, что мудрость-таки прямо брызнула у него из глаз, как никогда раньше:

– Магсмен! Главное отличие между двумя жизненными состояниями, через которые довелось пройти твоему несчастному другу, – он протянул мне свою маленькую ручку, и на усы (которые, следует отдать ему должное, он очень старался отрастить, но не все подвластно смертным) закапали горючие слезы, – заключается вот в чем. До того как войти в общество, я получал деньги за то, что выставлял себя напоказ, пусть и небольшие. А вот после того, как я вошел в него, платить пришлось уже мне, причем куда больше. Знаешь, я предпочитаю первое, даже если бы меня не вынудили к этому обстоятельства. Так что завтра объяви мой выход по-старому, в рупор да с трубой.

После этого все опять пошло по-прежнему, и так легко, как по маслу. Но шарманку я все-таки больше ему не давал, да и о его богатстве старался при чужих лишний раз не вспоминать. А он становился мудрее день ото дня; его взгляды на общество и публику проливали свет, озадачивали и ужасали; голова же Чопса буквально пухла от мудрости.

Девять недель все шло прекрасно, и зрители на него валили валом. Однако по окончании этого срока, когда на его голову и взглянуть-то было страшно, как-то вечером, после того как мы выпроводили последних посетителей и закрыли за ними дверь, он вдруг изъявил желание послушать музыку.

– Мистер Чопс, – сказал я ему (а я никогда не забывал добавлять к его имени слово «мистер»; пусть другие называют его как хотят, но только не я), – мистер Чопс, вы и впрямь уверены, что состояние тела и души позволит вам крутить шарманку?

И вот что он мне ответил:

– Тоби, когда я в следующий раз встречусь с этой неверной особой, то прощу и ее, и индейца. Что до твоего вопроса, то да, я уверен.