Преступница

Санаторный режим был нестрогим. Посещения родственников, скорее, поощрялись. Освободившись от поклажи - мать собирала хорошие передачи, - Юлий звал отца на прогулку. Самуил Юльевич соглашался. Сидя на больничном стуле, Юлий наблюдал за сборами. К этому он никак не мог привыкнуть. За время болезни отец ссутулился и похудел. Виолеттина мать, навестившая однажды, вынесла вердикт: выстарел. Сам он не слишком замечал отцовской старости - Юлий видел другое: движения отца стали медленными и осторожными. По очереди спуская сухие ноги, Самуил Юльевич нащупывал тапки, потом, подкладывая руки под ягодицы, помогал себе подняться. Встав с постели, брался за серый халат. Сколько раз Виолетта предлагала привезти домашний, но отец отказывался, упрямо ходил в арестантском. В халат он облекался плотно, чуть не вдвое оборачивая вокруг сухого тела.

Палата, куда его поместили, была четырехместной. Соседи отцу нравились, он говорил, в этом отношении повезло. Юлий кивал, соглашаясь. Сам-то он думал, соседи как соседи, какая разница - не на всю жизнь. Бытом заправлял Федор Карпович, крепкий мужик лет сорока пяти, бригадир строительных рабочих. Незадолго до инфаркта, случившегося, как он шутил, по недоразумению, Федор получил трехкомнатную квартиру. Больше всего он сокрушался

о том, что не успел прописаться. Случись что, эти суки турнули бы жену с детьми в двушку. В устах Федора история его выздоровления принимала черты едва ли не чудесного спасения, которым посрамлялось готовое свершиться зло. Об этом он рассказывал охотно, смачно описывал детали, как будто, оставшись в живых, сумел отомстить.

Теперь Федор стремительно шел на поправку и с особым рвением следил за порядком. Под его неусыпным оком на рукомойнике не переводилось туалетное мыло; мусор, скопившийся за день, выносился с вечера; нянечки, мывшие пол, оделялись шоколадками. Особой заботой Федора Карповича был общий холодильник, стоявший в предбаннике. Раз в неделю он проводил генеральную ревизию, отправляя на помойку залежалые продукты. Подмигивая Юлию, бригадир называл себя квартуполномоченным. Юлий улыбался чахло.

Другой сосед был не столь колоритным. За глаза бригадир называл его халдеем. Юлий находил прозвище метким: парень, и вправду, походил на официанта. День-деньской, игнорируя предписания врачей, рекомендовавших прогулки, халдей валялся на койке и читал старые журналы: пачки, сложенные в шкафчике, скопились от прежних жильцов.

В углу, у самого окна, лежал старик, похожий на отставного военного. Статью и выправкой он тянул на генерала. Этой версии противоречило место - санаторий для простых. На поверку генерал оказался бывшим работником жэка.

Последняя койка принадлежала отцу.

Шаркающей походкой (спадали стоптанные шлепанцы) отец сходил по ступеням. Сын следовал за ним. Санаторский сад был запущен. Обширная территория, огороженная высоким забором, буйно поросла зеленью. От площадки главного корпуса отходила центральная аллея. По обеим ее сторонам стояли лесные заросли, окаймленные кустами. Жаркий запах шиповника, распаренного на солнце, стлался по земле. Тихим шагом они доходили до скамейки, врытой в землю. В этом углу росли высокие клены. Свет пробивался сквозь листья, лежал на земле кружевами. Однажды, опоздав к урочному часу, Юлий не застал отца. В два счета проделав путь до скамейки, он увидел его, идущего навстречу. Сделав осторожный шаг, отец остановился. Не замечая сына, он стоял под кроной, и свет, изливаясь с неба, покрывал кружевами его арестантский халат.

В дождливые дни они оставались в палате. В присутствии соседей Самуил Юльевич разговаривал неохотно, сам ни о чем не спрашивал, на вопросы сына отвечал кратко. Первое время Юлий усматривал в этом деликатность. Потом, приглядевшись, заметил странное: с болезненным вниманием отец прислушивался к тому, что говорилось в палате. Он следил за общим разговором, чтобы не пропустить момента, когда кто-нибудь из соседей обратится к нему. Тогда отец откликался с торопливой готовностью, резавшей сердце. Особенной болью пронзала отцовская улыбка - стеснительная и нежная. Юлий знал ей название. С этой болью, терзавшей душу, он научился бороться по-своему: в дождливые дни Юлий заручался благовидными предлогами, чтобы остаться в городе.

В последний раз он видел отца в начале августа. Много раз, уже получив известие о смерти, Юлий вызывал из памяти тот августовский день, но видел отца то стоящим в кружевном свете, то сторожко ждущим, пока его позовут в разговор.

Отец умер в одиночестве. Накануне соседи разъехались. Следующая смена ожидалась на другое утро. Нянечка перестелила освободившиеся койки, вымыла тумбочки и пол, оставив его умирать в чистоте.

Накануне похорон, вспомнив про воду, Юлий поехал поглядеть место.

К кладбищу вела проселочная дорога. Она лежала в распадке меж высоких холмов. По склонам, поросшим смешанным лесом, серели могильные раковины. Кресты из бетона, воткнутые в изголовья, сливались с голыми стволами. Там, где бетон выкрошился, торчала железная арматура. Такие кресты казались кружевными.