Преступное венчание

Золотой костер солнца уже догорал, наливался кровавой краснотою, когда впереди, у подножия горы, склон которой весь блестел и серебрился от множества ручейков, бегущих вниз и сливавшихся речкою, показалась касба[75], украшенная высокой мечетью. Завидев ее, всадники загалдели: «Эски-Кырым! Эски-Кырым!» Лиза догадалась, что городок сей так и называется: Старый Крым.

Наречие крымчаков не слишком отличалось от ногайского, и к своему изумлению, Лиза обнаружила, что кое-что может разобрать: гора, мимо которой они проезжали, называлась Аргамыш, речка – Чюрюк-су, глинистые округлые холмы – яйлы, охранники – бекштаки, а женщину в черном называли Гюлизар-ханым.

Караван приблизился к высокой, сложенной из камня стене, тяжелые ворота распахнулись, открыв широкий мощеный двор. Пленниц повели в какой-то подвал, где вволю дали молока и лепешек, а потом Гюлизар-ханым велела им спать до утра.

– Нынче от вас никакого проку нет, – бросила она презрительно. – Да и грязны, будто сама грязь придорожная. Кого разохотят такие? Но уж утром я за вас возьмусь!

Она ушла. Заскрипели засовы, настала тишина; только вдали хрипло перекликались часовые. Настала ночь.

Полонянки бестолково слонялись из угла в угол, не находя себе места. Лиза забилась в уголок, задумалась.

«Гюлизар-ханым! Гюлизар!.. Это ведь, кажется, означает “розочка”. Ничего себе! Она больше похожа на кочан капусты…»

Кто же она, эта Гюлизар-ханым? Уж очень почтительны были с нею воины. Родственница султана? Или что-то вроде домоправительницы? Или просто сводня, которая приводит все новых и новых красавиц на ложе похотливого мусульманина?

Одна из полонянок, Параска, притулившаяся рядом с Лизою, вдруг чуть слышно запела:

По тим боци огни горять – никому тушити.
По тим боци орда снуе – никому спыныты.
Зажурылась Украина, що нигде прожити,
Гей, витоптала орда киньми маленькие диты…

Тихий голосок ее вдруг налился слезами, задрожал:

Малых дитей витоптала, старых порубала,
Молодую челядоньку у полон забрала…

Песня оборвалась, и Лиза с облегчением перевела дух. От этого стона все невыплаканные слезы подкатились к горлу. Нет, не время их выплакать! Однако на смену пришла Ганка:

Як били б у меня крилечки, соловьини очи
Полетила б у дорогу темненькой ночи…

Она тоже не допела: ее заглушили дружные рыдания полонянок.

Этого Лиза уже не могла выдержать. Жалость к подругам вмиг исчезла.

– Замолчите! – Она вскочила, зажимая ладонями уши. – Замолчите! Воете, как волчицы!

– Да чтоб тебя черною стыдобою побило! – вдруг завизжала та самая Ганка, которая только что упоенно рыдала. – Словно заодно с нехристями, слезу пролить не велит!

И остальные принялись голосить что-то, перебивая друг друга.

Вопят, словно она отняла у них что-то святое и неприкосновенное! Но ведь Лиза знала, что нельзя, нельзя позволить отчаянию овладеть ими сейчас, когда завтрашний день должен полностью переломить их жизнь. Да, их не ждет ничего хорошего. Но ведь он все-таки настанет, завтрашний день! Ведь они дошли до Кафы, они не лежат в балке, глаз им не выклевало воронье, не моют дожди белые косточки. Они не валяются обугленные под сгоревшею кибиткою, не гниют на дне Волги; их не заносит поземка в глухом лесу! Что знают о предсмертном отчаянии эти хохлушки-полонянки?

Они не ведают, какое это счастье, каждый день жизни!

Что они воют? Что хоронят? Былую жизнь? Но она – былая, ее больше нет. Есть только завтра, и надо смотреть ему в глаза.

Лиза молчала, однако слезы и причитания других девушек стихли в подвале только под утро.

* * *

Чудилось, едва забылись сном, как загрохотал засов, заскрипела дверь, и в свете нарождающегося дня на пороге появилась Гюлизар-ханым.

– Вставайте! – хлопнула она в ладоши. – Идите во двор!

Ее появление было столь неожиданно, а голос столь свиреп, что невольницы, как стая перепуганных птиц, выпорхнули из подвала, спеша поскорее миновать насупленную, огромную Гюлизар-ханым.

Женщины очутились в уютном внутреннем дворике, вымощенном камнем, уставленном по углам кадками с розовыми кустами. А посреди дворика было сделано углубление для водоема.

– Ну! – повелительно произнесла Гюлизар-ханым. – Все раздевайтесь и в воду, живо! Ну?

Полонянки стискивали на груди рубахи, сжимали между коленями юбки. Жалобные причитания возобновились. Это так разгневало Гюлизар-ханым, что она выхватила из-за пояса татарскую плеть-камчу. Взмахнуть ею не успела, потому что и она, и пленницы с изумлением уставились на Лизу, которая в это время скинула свой изодранный терлык и кинулась в водоем, испустив при этом вопль, который нельзя было истолковать иначе, как знак исступленного восторга.

Окунулась с головой, вынырнула и, хохоча, забила по воде ладонями, забыв обо всем на свете.

Глядя на нее, полезли в воду и другие пленницы.