Преступный разум: Судебный психиатр о маньяках, психопатах, убийцах и природе насилия

С тех пор как в Англии в XII в. ввели суд присяжных, не отвечающий на вопросы подсудимый создавал трудности в ходе разбирательства. Перед тем как вынести приговор, необходимо было совершить ритуальный обмен мнениями. Сначала подсудимого спрашивали, считает ли он себя виновным в преступлении. Ответ «невиновен» вызывал второй вопрос: «Подсудимый, какой суд вы предпочитаете?» Если он соглашался, чтобы его судили Бог и страна, можно было начать процесс. Этот вступительный ритуал зависел от участия обвиняемого. Теоретически обвинительного приговора можно было избежать, если хранить молчание. Мотивы для молчания могли быть самыми разными: от нежелания, чтобы было конфисковано имущество, которое могло перейти к наследникам, до желания избавить свою семью и репутацию от позора обвинительного приговора. Вестминстерский статут 1275 г. разрешил суду принимать меры, чтобы заставить не желающего сотрудничать обвиняемого одуматься. Таких «преступников, отказывающихся от законного суда», можно было содержать в суровых условиях – тюрьме forte et dure – до тех пор, пока они не передумают. Чтобы еще больше отбить у обвиняемых охоту молчать, к этому наказанию добавили пытки, поэтому термин изменили на peine forte et dure[1]. Дополнительное давление оказывалось в буквальном смысле. Лежащего на спине в темной камере заключенного привязывали за руки и ноги веревками, которые натягивали так, что человек распластывался на полу. Затем на него ставили тяжелые чугунные болванки или камни. Лежа под таким грузом, без пищи и воды, молчащий обвиняемый либо пересматривал свою позицию, либо погибал. Хотя тюремное заключение, боль и лишения могли подорвать решимость упрямого обвиняемого молчать, они не вылечили бы немого, изначально не обладавшего способностью говорить.

К счастью для Эстер Дайсон, практика peine forte et dure была отменена за шестьдесят с лишним лет до суда над ней в Йорке. Но признание или непризнание вины до начала судебного разбирательства оставалось необходимой частью ритуала. Судья Джеймс Парк постановил, что присяжные должны выяснить, молчит ли она «по злому умыслу или по Божьему промыслу». Другими словами, молчала она из упрямства или действительно не могла говорить. Свидетель, мистер Джеймс Хендерсон, бригадир с текстильной мануфактуры, где Дайсон работала в течение одиннадцати лет, показал суду, что все это время она не говорила и, видимо, ничего не слышала. Насколько ему было известно, она родилась глухонемой. Выслушав эти показания, присяжные признали ее немой по Божьему промыслу. Суд нанял мистера Хендерсона, чтобы он переводил для Дайсон с помощью жестов. Переводчик стал ей объяснять, что она вправе заявить отвод присяжному, против которого возражает, – этим правом до сих пор пользуются подсудимые в современных судах присяжных. Разбирательство снова прервалось, когда мистер Хендерсон уведомил суд о значительных трудностях, с которыми он столкнулся, пытаясь объяснить Дайсон ее права. Хотя она достаточно разумна, чтобы понимать простые будничные события, невозможно объяснить ей более сложные понятия, в частности критически важные элементы уголовного процесса.

Тест, который я применяю при оценке способности подсудимого определить свою вину, берет начало в следующем действии судьи Парка. Он приказал привести к присяге новое жюри, чтобы выяснить, вменяема ли Дайсон. Присяжным объяснили, что их не просят установить, была ли она «в состоянии помешательства». Им предстояло ответить на вопрос, «обладает ли она в данный момент достаточным рассудком, чтобы понять характер разбирательства и вести свою защиту». По этому критерию присяжные признали Дайсон невменяемой. После этого она попала под действие закона о невменяемых преступниках 1800 г., согласно которому признанный таковым обвиняемый должен содержаться под строгим арестом. Выслушав показания свидетелей о том, что Дайсон способна к обучению, судья посоветовал ей получить рекомендованную помощь, чтобы лучше понимать происходящее, если процесс возобновится. Судя по всему, она не получила этой помощи, а если и получила, то дело не было возвращено в суд, поскольку Дайсон отправили в приют для умалишенных в Вест-Райдинге, где она оставалась все последующие тридцать восемь лет – до самой смерти.

В 1836 г., через пять лет после начала бессрочного заключения Дайсон, некий мистер Притчард предстал перед Шропширским судом по обвинению в скотоложстве. Как и Эстер Дайсон, он не слышал и не говорил. Судья, барон Олдерсон, обратился к решению по делу Дайсон и использовал этот подход для разработки конкретных вопросов, чтобы определить, может ли подсудимый давать показания. С тех пор дело Притчарда остается главным прецедентом. Чаще всего адвокаты просят меня ответить на эти вопросы не из-за молчания подзащитного, а из-за того, что его понимание происходящего нарушено вследствие острого психического заболевания, неспособности к обучению или слабоумия.