Пресвитерианцы. Вторая армия

«Нужен какой-то уникальный товар, — стучал кулаком по столику „Ли Чжонму“. — Такой, который известен в моем мире, но неизвестен здесь. Неизвестен, но очень нужен! Однако, кроме пушек, я ничего придумать не могу…».

От стука кулака по столу, фигурки стали слегка подпрыгивать на доске, как бы напоминая о себе. И Наполеон вдруг вспомнил еще об одной фигуре, которой тут не было. О Гванук. Корабельный служка, почти мальчишка, которого то ли слепой случай, то ли сама судьба свела с французским капитаном в самый критический момент его жизни. Когда было страшно и непонятно. Когда так нужна была поддержка.

И этот несмышленыш поддержал. Помог. Да что там, на Цусиме он его дважды спас. Да и не такой уж несмышленыш. Идею алфавита понял весьма быстро. Французский учит старательно, хотя, понятно — для него это слишком чуждый язык. В японском-ниппонском у него успехи гораздо лучше. Да и нужды в японском сейчас побольше. Наполеон не скрывал от себя, что дает уроки французского не для секретных посланий, а чтобы было хоть с кем-то на родном языке перемолвиться.

И все-таки О Гванук — это пешка. Честно говоря, были у «старого генерала» планы на мальчишку. Проверял он его, подкидывал ему важные мысли — вдруг вырастет из паренька нечто большее. Но время показало, что живости ума маловато. Гванук не может изжить из себя слугу. Уж очень ему хочется угождать. Хочется, чтобы все были им довольны. Ни разу Наполеон не видел, чтобы его адъютант хоть с кем-то конфликтовал. Сам-то Буонапартэ еще в Бриене дрался в кровь и насмерть, рвался на смертельные дуэли.

А этот… Учится сражаться у Ариты (а тот оказался настоящим мастером меча), но вряд ли когда-нибудь рискнет хоть с кем-то скрестить клинки по-настоящему. Даже подлеца Ю Сыпа он перехитрил покорностью. Мнимой, но покорностью!

Разве выйдет из такого то, что требуется генералу «Ли Чжонму»? Последнее время эта постоянная угодливость начала даже раздражать его. Нет, конечно, он не бросит мальчишку — Наполеон добро помнит.

Но слуга — он и есть слуга. А пешка — она и есть пешка.

«Ну, ладно, — укорил генерал сам себя. — Не стоит уже так жестоко о нем судить. Он так старается. Что там, в шкатулке еще валяется? Вытяну-ка наугад».

Старые шершавые пальцы слепо перебирали фигуры, ухватили одну и поднесли поближе к глазам, разбирая малознакомые иероглифы.

«Посредник».

Еще одна странная фигура дурацких шахмат. Наполеон даже не мог вспомнить, что она делает и как ходит. Зато помнил, в кого она «переворачивается».

В пьяного слона.

Размышления «Ли Чжонму» прервал резкий и какой-то суетливый стук в дверь. Одна створка приоткрылась, и в нее заглянул тот самый «посредник». Гванук был запыхавшимся и каким-то слегка не в себе. А в глазах — незнакомые бесенята.

— Полковники собрались, сиятельный. Прикажешь впустить?

— Да. И сходи в гостевую комнату, пригласи гостей из Хакаты.

Глава 3

Наполеон дождался, когда представители города рассядутся на приготовленные для них места — напротив полковников Армии Южного двора. Пятерых полковников — Хван Сана он оставил на Ноконошиме. Чтобы контролировать новую базу, всегда нужен надежный командир. Да и вообще: у Хвана очень много работы. Зато, вместо него, присутствует Белый Куй от флота. Да не один: рядом уселся безразличный ко всему первый адмирал ударной эскадры Ри Чинъён. Наполеон не понимал, что происходит с этим человеком. Больше всего он походил на помешанного, которого большое горе сделало безразличным к любым внешним раздражениям. Однако, Ку и другие капитаны почему-то таскались с ним, как драгоценностью. Требовали, чтобы официально он оставался их старшим командиром, всюду водили с собой. Уверяли, что на море он другой — настоящий флотовоец.

«Блажь какая-то» — мрачно качал головой генерал «Ли», но не вмешивался. Он еще по той жизни знал, что флот — это особое место, и люди там живут по своим законам, которые сухопутным крысам кажутся странными. Ломать их точно не стоит — себе дороже.

— Я хотел бы начать наше собрание с представления. Временный Совет Хакаты избрал, наконец, военачальника для городских сил. Знакомьтесь, господа: Мита Хаата.

Рекомый встал с циновки, и по полковничьему ряду прошел шумок. Неудивительно: когда Наполеон впервые познакомился с ним, то и сам не смог скрыть недоумение. Во-первых, это был старик. Практически не младше «Ли Чжонму». Совершенно лысый, причем, большую часть головы оголила не бритва, а время. Зато очень высокий. Мита Хаата, если бы распрямился, оказался повыше Ариты. Но в том-то и дело — если бы распрямился. Городской командующий стоял, согнувшись и сильно перекосившись на сторону правой руки, которая… Это самое ужасное: рука старика была страшно искореженной, скрюченной и почти неподвижной. Ситуация усугублялась тем, что Мита Хаата носил одежду с короткими рукавами, будто, нарочно выставляя напоказ свою изукрашенную шрамами искалеченную руку.