Претендент на царство

Он рассказал, что вскоре после позорного выстрела из «пистоля Дантеса» Силкин потребовал от него выкуп в десять тысяч долларов. Но у него и деревянных-то не было, потому что тогда во всю шло строительство дома. Он решительно отказал. «Ну, смотри, сгноим тебя», — пообещал тот.

На Базлыкова по наводке Силкина завели уголовное дело. Молодой откормленный следователь по фамилии Нечкин из кожи лез вон, чтобы упрятать Антиквара в зону. Всё перевернули с ног на голову: мол, незаконное хранение оружия, попытка ограбления. Будто бы он, Базлыков, угрожая пистолетом, требовал от уважаемого Семёна Ивановича Силкина десять тысяч баксов, пытался стрелять в него, но ловкий Семён Иванович сумел перехватить руку рецедивиста-грабителя, натасканного на убийствах в Афганистане, и направить выстрел в потолок.

«Афганскому монстру» продажный следователь шил минимум восемь лет, а удачливый предприниматель Семён Иванович Силкин ходил в героях и всем клятвенно обещал этого «сра…. офицеришку», этого «штыря вонючего», этого «пупыря в погончиках» упрятать за колючку, где его братва сначала опустит, а уж потом вертухаи сгноят.

Так бы и было, мрачно изливал душу Базлыков. Лицо его буквально за какие-то минуты осунулось и посерело, глаза ввалились и из тёмных впадин сверкали сухой яростью. От унизительных воспоминаний у него сводило скулы, и многие фразы он не мог договаривать до конца.

Особенно подлым и гадким в беспределе подонистого наговора было то, что сыто-надменный гражданин следователь лихо превратил двух силкинских охранников в свидетелей, и дело, таким образом, получилось безукоризненно состряпанным. Но ведь существовал и третий свидетель, то есть я, — нежелательный. Силкин лично пригрозил Базлыкову, что, если этот «гов….. интилихентишка» объявится, то его непременно пришьют. Тяжко вздохнув, он произнёс:

— Не поверите, но три года, пока тянулась стройка, вы меня спасали. — И, помолчав, добавил: — Тем, что оставались инкогнито. А я, в общем-то, оберегал вас.

III

От Надежды Дмитриевны Ловчевой я знал о посмертном ограблении матери Силкина, и потому чувствовал, что Базлыков не договаривает нечто важное.

— И всё-таки, Николай Рустемович, с чего это вдруг Силкин заломил такую бешенную сумму? — спросил я. — Почему он предъявил вам такие невыполнимые требования?

Базлыков сумеречно молчал. Ему, по-видимому, не хотелось раскрываться до конца: ведь и пистолет, и икона, и всё прочее украденное по праву наследства принадлежало Силкину. Потому-то он и наезжал на Антиквара наотмашь, желая прямо-таки затоптать ненавистного «штыря».

Я продолжил свои расспросы; ведь и передо мной Базлыков был грешен, даря, в общем-то, краденную икону. Хорошо, что всё чудесным образом разрешилось, но всё-таки…

— Ладно, поведаю, как на духу, — устало вздохнул Базлыков. — Надо наконец-то и самому облегчить душу. Ох, если бы вы знали, как невыносимо в себе такое таскать! Уж лучше кандалы пудовые, чем подобные тайны… Вам это знакомо?

— Конечно, знакомо. Как всем, посетившим сей грешный мир. Но, прошу вас, начните с точной даты. Мне это очень важно.

— Пожалуйста… — и запнулся, но быстро справился с собой, раз уж решил поведать правду. — В общем, в конце апреля, как спало половодье… А половодье, знаете ли, в тот год было небывалое…

— Как же, помню! Разливы рек, подобные морям…

— Да, зима тогда стояла на редкость снежная. И я помню, как вы, заглянув ко мне, ошарашили красивой фразой: снега нынче, будто свежей сметаной помазаны. — Он вымученно улыбнулся. — В общем, всё произошло спустя три месяца после того злополучного января… А я уже уверовал: мол, пронесло… Ан нет! Короче говоря, поймали двоюродного брата Силкина, некоего Норкина, который и грабанул его мать. Тот долго где-то скрывался, но перед маем явился за схороненными ценностями: серебряным столовым прибором, чем-то ещё… Кстати, серебряную ложку он мне показывал… Да, так… Они, знаете, принадлежали бабке Силкина, жене Хромого доктора. Слышали о нём? Ну, хорошо… До сих пор живёт легенда: от всех болезней излечивал… Но я тогда предпочёл, сами понимаете, пистолет…

Базлыков вновь сумеречно замолк. Видно было, что он мучительно раскаивается, корит себя за то, что поддался преступному соблазну. Но он не оправдывался: мол, бесы попутали… Нет, он винил во всём себя.

— Поверьте, если бы я знал, что этот Норкин закоренелый рецедив… — глухо, обрывая слова и фразы, продолжал он. — … а то ведь клялся, что единственный племяш… у недавно умершей одинокой учительницы… хоть кого спроси! — Он опять сбился, но тут же спохватился, принялся самого себя опровергать: — Да уж чего там! Видел по роже — ворюга! Но, понимаете, подлая мыслишка закралась: если не я, то другой… ну, заезжий купец… В общем, запутался… То были самые чёрные дни в моей жизни… похуже тех, когда выгнали из армии.