Преторианец

— Уклончивость? Слово не хуже других. Я знала, конечно, что не безраздельно владею твоим вниманием.

Она пыталась улыбнуться и не сумела. Губы у нее дрожали.

— Мне не понравится то, что ты скажешь, да, Роджер?

Она коснулась его локтя, словно боялась упасть.

— Да, наверно, но я должен…

— О, черт! Не самое подходящее время для плохих новостей. Слишком много мне их достается в последнее время. Нет, не спрашивай, я не для того здесь, чтобы об этом говорить. И я не хотела тебя смущать… Мне нужно сесть.

Она опустилась на чугунную скамью девятнадцатого века, украшенную знаменитыми египетскими изваяниями, крылатыми и царственными. Откинулась назад, наполнив грудь густым, негодным для дыхания воздухом.

— Ладно, Роджер. Говори уж все сразу.

— Я люблю другую женщину. Я любил ее всю мою жизнь. Теперь она свободна. Тут ничего не поделаешь. От этого нет лекарства. Ничего нельзя изменить.

Она тихо плакала, держа платок у рта. Ее взгляд скользнул по его лицу и ушел в сторону.

— С тем же успехом ты мог воткнуть мне в сердце ту жуткую иглу Клеопатры. Ты должен это понимать.

— Все не так страшно. Попробуй честно взглянуть на вещи, Энн. Мы ни о чем не договаривались, ничего друг другу не обещали. Мы были добрыми друзьями, но я никогда не пытался…

— Ну конечно, как я могла забыть, что ты не пытался! Все это я сама, мои фантазии… Кто она?

— Сцилла Худ.

— О, Роджер, как это жалко! Какой же ты безнадежный, неисправимый дурак!

Она больше не плакала и запихнула в сумочку комочек батиста.

— Всем известно, что она шлюха. Она сделает тебя несчастным. Она действительно шлюха. Все знают. Конечно, тебя это беспокоит…

— Не унижайся, Энн. Ничего тебе не надо говорить.

— Думаю, тебе не нужно беспокоиться, чтобы яне унижалась. Ты сам обо мне позаботился. Я унижена рукой профессионала. Это ее мать, знаешь ли, она просто повторение своей матери, несчастный ты бестолковый дурак… Ради тебя самого тебя нельзя к ней подпускать… пожалуйста, послушай меня… Я слышала о вас с ней задолго до того, как погиб ее муж.

— Что ты говоришь?!

— Ну ты же не думаешь, что такое можно сохранить в полной тайне? Ох, какой же ты простак… но я думала, вы старые друзья, и Макс Худ ведь был твоим старым другом. Я не могла поверить, что ты так слеп, чтобы не видеть, что она такое, чем всегда была, насколько мне известно, и не могла поверить, чтобы ты, ты, железный янки Роджер Годвин, предал своего старого друга Макса Худа, героя пустыни… Скажи, Роджер, тебе случалось спать с нами обеими в один день? Перепрыгивать из ее постели в мою?.. Ох, Роджер, я действительно любила тебя… Такая уж я была неуклюжая, так просто было меня дурачить, так легко использовать?

— Энн, ничего такого не было. Все не так ужасно, все совсем не так… не было ничего настолько плохого.

— А, зато теперь есть. Ты еще узнаешь, насколько она плохая… Ты был свиньей, правда? Так вот, я еще увижу, как ты поймешь, как это плохо. Я ее назвала шлюхой, но я и сама для тебя была не больше, чем шлюха…

— Энн, ради бога! Не будь глупой — мы взрослые люди, нам было хорошо друг с другом, какой смысл выставлять все в дурном свете.

— Ты лучше уйди, Роджер, оставь меня одну… Ты был такой свиньей, а я тебя любила… Какая же я была дура… Думала, мы будем так счастливы: Роджер и Энн… Эдуард меня предупреждал, он мне про тебя говорил, предупреждал, он даже предупреждал меня насчет тебя и Сциллы Худ, а я смеялась над ним, я говорила: не будь смешным, Недди, не устраивай мелодрам… Ну почему я не поверила Неду, когда он говорил, а я твердила: ах, нет, они со Сциллой просто старые друзья, Роджер знает Макса Худа целую вечность… А Эдуард был прав, с самого начала прав…

Годвин сидел перед открытым окном, а теплый ночной бриз шелестел в листве платанов на Беркли-сквер. Годвин методически, медленно и обдуманно расправлялся с бутылкой солодового виски «Э’Драдур». Так же методично он складывал в голове клочки и обрывки собранных сведений. Сведения вдруг начали накапливаться. По мере того как виски весело заливало мозг, опустошая немыслимое множество серых клеточек, он прикидывал, не забыл ли чего-то существенного.

Первое — и последняя из приобретенных диковинок — Эдуард Коллистер, которого сестрица Энн любовно называет Недди. Каким образом Эдуард мог предостерегать Энн насчет них со Сциллой? Откуда он знал? Никто ведь не знал. Даже существо с самыми чувствительными антеннами, даже Лили Фантазиа, сама подбивавшая Годвина не упустить Энн как раз перед операцией в Беда Литториа. Никто не знал — кроме Монка. И, как видно, несчастного изможденного Эдуарда Коллистера. Как он узнал? Важно ли это? Или он это просто выдумал? Опять же зачем? И зачем рассказал Энн? Хотел ее защитить? Беда с этими вопросами. Виски плодит их еще больше.

Второе: кто-то действительно пытался его убить. Монк этим вопросом вовсе не занимался. Но до того как Годвин той ночью покинул его pied-a-terre, [45]Монк поклялся, что никто не подсылал к нему убийцу.