Преторианец

Глава двадцать шестая

В пятницу, свежим ясным утром, Монк Вардан позвонил ему домой. Годвин пил кофе и работал над воскресным репортажем. Телефонный звонок вырвал его из размышлений об американском генерале Дуайте Эйзенхауэре, которому недавно было поручено командование секретной операцией в Лондоне, о кровопролитном сражении морской пехоты с японцами на Гвадалканале и о страшных рукопашных боях на улицах Сталинграда.

— Так вы уже слышали?

— Не знаю, о чем вы говорите.

— Об Энн Коллистер. В конце прошлой недели покушалась на самоубийство. Вы здесь, старина? Вы меня слушаете?

У Годвина что-то порвалось внутри.

— Да, я здесь.

Он вдруг весь онемел, окоченел.

— Я не слышал. Я сражен, в голове не укладывается. Как это случилось?

— Подавленность, депрессия… Спряталась в сельском доме родителей. Обычное снотворное. Правда, как я понял, достаточно, чтобы свалить с ног батальон.

— Это ужасно. Как она?

— По-видимому, выживет. Чертовски болит живот, и голова не лучше.

— Просто не верится. У нее есть все: семья, деньги, внешность…

— Все, кроме вас. Бывает, женщины принимаются жить головой и писать сонеты. Другие глотают горстями что под руку подвернется и запивают джином. Словом, вам есть чем гордиться. Не каждый может похвастать, что покинутая девица из-за него пыталась расстаться с жизнью.

— Монк, вам очень повезло, что я сейчас не могу до вас дотянуться.

— Ну, зная о вашем неспортивном поведении, я всегда этому только рад.

Годвин не понял, на что он намекает, да и не хотел знать.

— Как вы узнали об Энн?

— Ну, дело, конечно, очень личное, но я повстречал в адмиралтействе вашего приятеля Эда Коллистера. Он едва на ногах держался, щеки запали, в глазах нездоровый блеск. Пережил шок — он, кажется, очень близок с Энн.

— Что он сказал?

— Он был не слишком многословен. Сказал, мол, она в последнее время была подавлена, сказал, что недавно перенесла несколько болезненных ударов — не знаю, что он имел в виду. Полагаю, что самым серьезным ударом было ваше бегство из ее постели.

— Монк, где вы узнаете такие вещи?

— Боже мой, старина, ваши отношения со Сциллой уже ни для кого не секрет… и мне трудно поверить, что такой порядочный прямодушный малый, как вы, будет морочить двух женщин. Вы не годитесь в обманщики, Роджер. У вас душа нараспашку. Как это очаровательно по-американски.

Монк вздохнул.

— До свидания, Монк.

— Нет ничего такого в том, что вас использовали как прикрытие. Вы обидчивы, как мальчишка.

— Если обиделся, то только на то, что мне не сказали.

Монк вызывал у него головную боль. Он скосил глаза в окно, на Беркли-сквер. Энн Коллистер. Удар был так силен, что доходил только постепенно. Зачем она это сделала? Из-за него? Наверняка нет. Это было бы слишком глупо, а Энн совсем не глупа. Она в тот день сказала, что за последнее время было слишком много плохих новостей. Но не сказала, каких.

— Разные люди по-разному ведут себя, когда им сообщают секреты. Вы — просто открытая книга, вы не сумели бы притворяться. Нам нужно было заставить вас по-настоящему злиться, досадовать и бояться…

— Разве это было так уж важно?

Годвин ненавидел себя за то, что опять втягивался в эту трясину, но удержаться не мог.

— Откуда настоящему Панглоссу было знать, что я под подозрением?

— Вы, верно, еще не поняли, старина: Панглосс среди тех, кто мог узнать о «Преторианце». Он рядом с вами! Он принадлежит к очень узкому, очень избранному кругу. К тем, кого мы знаем, — раз он знал о «Преторианце». Он может быть в числе моих знакомых. Или ваших… или знакомых Макса… или Сциллы, хотя мы полагаем, что Макс ничего не говорил ей о задании. Каким-то образом Панглосс получил сведения об очень закрытой, тайной миссии. Значит, он должен был услышать о вас, или заметить ваше беспокойство — ему, вероятно, очень хотелось поверить, что мы подозревали вас. И, насколько ему известно, все еще подозреваем. Слухи ходят до сих пор… Я просто немножко пожалел вас… Его навели на нужную мысль — теперь мы станем ждать, пока он споткнется. Мы будем наблюдать за всеми. Мы закинули очень частую сеть — ему не ускользнуть.