Преторианец

К деревне вела дорога в милю длиной, ответвлявшаяся от главного шоссе. С двух сторон к ней тесно подступали воды океана и пролива. Годвин, оскальзываясь на мокрых камнях, добрался до нее к вечеру после субботней скучноватой экскурсии по Корнуоллу. Целый день он, отдуваясь, лазал вверх-вниз и взад-вперед по залитым дождем руинам, считавшимся развалинами замка короля Артура в Тинтагеле. Лабиринт земляных валов и в самом деле мог остаться от фундамента крепости, но теперь все здесь поросло травой и мхом. Ветер свистел как бешеный, дождь сек лицо, и Годвин перевел дыхание только тогда, когда выбрался на равнину и направился к своей машине. В брезентовом верхе открылась новая течь, к тому же автомобиль по неизвестной причине кренился на правую сторону. С дороги, на которой ветер продувал маленькую, как игрушка, красную машинку, деревня выглядела негостеприимно, но ему хотелось выпить пива и что-нибудь съесть. Годвин за весь день ни разу не взглянул на часы и радовался, сознавая, что никто не знает, куда он подевался. Монк, Панглосс, Макс, Сцилла и все прочие на время растворились в тумане. Долгожданная передышка. Он уже и припомнить не мог того времени, когда не чувствовал груза на плечах. Сейчас он делал что хотел, и для него не существовало ни войны, ни Монка, ни Сциллы, ни Панглосса, никто не поджидал в тумане, чтобы убить его, и беспокоиться было не о чем.

Узкие улочки стали скользкими от вездесущего дождя, от грохота прибоя некуда было скрыться — по полоске песчаного пляжа в обе стороны тянулись огромные каменные плиты. Как видно, этот пляж и вызвал к жизни крошечную деревушку — в этих местах мало где можно было спуститься к морю: не слишком подходящее место для рыбной ловли и воскресного отдыха. Ветер дул с моря, на улицах было пусто, зато пабы полны, если судить по обрывкам песен и гулу голосов, вырывавшихся наружу, стоило открыть дверь.

Годвин выбрал заведение под названием «Ячменный сноп» и нашел себе место у стойки. За окном, сквозь клубы дыма от трубок и сигарет, он видел сгибающуюся под ветром одинокую пальму — словно часовой, забытый отступающей армией. В этой части Англии нередко сажали пальмы в надежде убедить неосторожных, что теплый южный рай лежит как раз за конечной станцией Британской железной дороги. Что и доказывали пальмы.

В пабе пахло мокрой шерстью, табаком, и пивом, и соленой водой, проникавшей, как и равномерный грохот, во все уголки. Прямо за пальмой начинался деревянный причал, тянувшийся в сторону континента и имевший понурый и тоскующий вид, как будто и ведать не ведал о войне. Годвин прихлебывал пиво и наблюдал за игрой в дартс. Он почти не обратил внимание на пристроившегося рядом с ним человека — всего лишь одним телом больше среди толпы жаждущих своей кружки пива. Он не сразу сообразил, что человек обращается к нему, но тот упорно повторял его имя:

— Роджер… Роджер! Это я. Что ты делаешь в этой дыре?

Обернувшись, Годвин увидел перед собой Эдуарда Коллистера. Вид у него был мрачный и запущенный. Давно не брит, не мыт, пустой взгляд, жирные волосы, красные глаза. Промокшая шляпа потеряла форму, а зажигалка так дрожала в руке, что ему не сразу удалось закурить.

— Сбежал от всего, Эдуард. А ты что здесь делаешь? Ничего себе совпадение, а?

Как бы от него избавиться? Один вид несчастного Эдуарда вгонял в депрессию. Блаженное чувство свободы быстро таяло.

— Вообще-то это не совпадение, Роджер. Я тебя выследил. Надо поговорить. Я наизусть выучил, что собираюсь сказать.

Сигарета вздрагивала у него на нижней губе. Эдуард не снял очки, а они запотели так, что глаз не видно было за огромными туманными провалами. Теперь он стянул их и начал протирать стекла концом шарфа.

— Ну, Эдуард, чем могу служить?

Матч в дартс закончился, и победитель под приветственные крики громко требовал пива для всех. Маленькая и пухлая рыжая служанка протиснулась из-за стойки с подносом, на котором постукивали друг о друга высокие кружки.

— Я долго ждал этого разговора. Ждал и готовился. Мне надо было справиться с нервами.

Если это он называет «справиться с нервами», задумался Годвин, что же было раньше? Эдуард заливал пивом подборок, уронил в кружку пепел сигареты. Годвин отвел взгляд, сказал:

— Ну что ж, тебе лучше знать.

— Это очень личный разговор. Может, я оттопчу кому-нибудь мозоль…

— Послушай, я ничего не понимаю. При чем тут твои нервы? О чем разговор?

Годвин улыбнулся, надеясь успокоить собеседника. Он чувствовал себя так, словно пытался разрядить неразорвавшуюся бомбу.

— Слушай, Эдуард, это насчет Энн? Мне страшно жаль — даже не знаю, что сказать. Она ведь такая положительная девушка, всегда так владела собой, верно? Мне Монк сказал…

— Слава богу. Сам не знаю, зачем я ему рассказал. Должно быть, был не в себе. Рассказал бы всякому, просто он первым подвернулся. Но нам не хотелось бы, чтобы это пошло дальше.

— Почему ты мне не сообщил? Я бы сразу приехал — или держался бы в стороне, если бы ты сказал, что так лучше. Энн мне ужасно дорога, ты же знаешь. Как она?

Эдуард закусил губу: