Преторианец

— Мистер Свейн! Мерль… Боже мой, это вы! Идите же сюда. Черт, как я рад вас видеть!

Они говорили о былых временах, перебирали имена из прошлого, и Годвин рассказал о женитьбе Макса Худа на Сцилле, и о его смерти, и о собственной женитьбе на Сцилле. Он поведал Мерлю Б. Свейну о рождении Чарльза Хью Максвелла Годвина, а также об успехах малютки Клотильды, и Клайда тоже. И Свейн слушал его, а потом рассказывал Годвину, как он занимался газетой до середины тридцатых, а потом женился на француженке, аристократке с немалым состоянием. Во время войны ее брат стал коллаборационистом, и теперь его разыскивали бойцы Сопротивления; она втянула Свейна в деятельность Сопротивления. Они жили близ Леона, успешно прикрываясь именем ее брата. Она взорвала мост и штаб коллаборационистов.

— Она сумасшедшая, Годвин. Не знает, что значит слово «страх». Ну, а Мерль Б. Свейн, позвольте вас уверить, знает, что такое страх, и свойственные французской аристократии бесстрашие и тяга к приключениям ему совершенно чужды. Я из-за нее чуть жизни не лишился, и это не считая нескольких сердечных приступов, которые она мне устроила. Но как-то она меня вытянула. Мы теперь вернулись в Париж. Ну и война была, верно? Но раз уж без нее не обошлось, я рад, что Мерль Б. Свейн ничего не пропустил. Мне, знаете ли, шестьдесят четыре года. Просто не верится! И как это вышло? Мерлю Б. Свейну шестьдесят четыре года!

Годвин отобедал у Свейна, в элегантном особняке на Правом берегу, в окружении домов избранных богатых родов или того, что от них оставили немцы. Он слушал боевые воспоминания жены Свейна — высокой, надменного вида женщины, нагонявшей страх не только на своего мужа. Он кое-что рассказал им о войне в пустыне и о «Блице», о котором им было известно немногое. А вечером Свейн вместе с громадным пуделем Ришелье проводили Годвина к отелю «Риц». Вечер прошел великолепно.

В ту ночь Годвин не думал о Панглоссе. А на следующий день нашел его, или, вернее, Панглосс нашел Годвина и с радостным удивлением приветствовал его в холле гостиницы.

— Я понятия не имел, что вы здесь! Давно ли?

Годвин улыбался, пожимал руку, завтракал в компании Панглосса и обдумывал, как, где и когда убьет сукина сына.

Он был в Париже две недели, когда шарик лопнул.

Сэм Болдерстон, который в последнее время приобрел известность циклом лекций о послевоенном мире и получил прозвище «Сэм Оставь-мертвых-в-покое-и-наводи-мосты», дождливой и туманной ночью 17 декабря 1944 года забрел в «Дю Магот», где в уютном кресле засиделся до трех часов Годвин.

Ночь была холодная, ветер нес ледяной туман, и Годвин с Мерлем Б. Свейном согревались бренди с содовой, когда Сэм Болдерстон показался в дверях и остановился, по-совиному вглядываясь сквозь запотевшие круглые очки. На нем была старая, крысиного цвета армейская шинель, покрытая мокрыми пятнами там, где изморось просочилась насквозь. Он огляделся в некотором замешательстве, высматривая в толпе лицо, которое искал. Заведение было набито битком. В тот первый свободный месяц набиты битком были все подобные заведения. Французы, когда прекращали на время вынюхивать бывших коллаборационистов, вести бесконечные толки о возвращении чести и славы и объяснять, как это немцам вообще удалось явиться и нагадить у них в доме, собирались в барах и напивались допьяна, демонстрируя свою свободу и независимость. Как обычно, ходили слухи, что, того гляди, заглянет сам Хемингуэй. Чем больше все меняется, тем больше остается прежним.

Сэм протер стекла очков кончиком галстука, хранившего следы недавнего визита в миску «говядины по-бургундски». Очки заняли свое место на круглом розовом лице, и он двинулся вперед, виляя между столиками и стряхивая сигарный пепел то на собственный пятнистый и прожженный искрами костюм, то на гостей, подвернувшихся ему на пути.

— Годвин! — прокричал он. — Мы снова отправляемся на войну, топ ami![50]

— Это как же, Сэм?

— Черт возьми, шарик, чтоб его, лопнул!

Годвин напряженно улыбнулся. Справа от него сидел Свейн, слева — человек, которого он собирался убить не далее чем через час.

— Успокойтесь, милый друг, присядьте, — заговорил Панглосс.

Годвин про себя называл его теперь только так, словно забыв известное ему много лет настоящее имя. Мысль о скором предстоящем убийстве весь вечер держала его в напряжении.

И тут является Сэм Болдерстон, мастер являться не вовремя — если забыть случай, когда человеку надо сбежать от Роммеля, а транспорта под рукой нет. Свейн потребовал для него бренди с содовой. Болдерстон, пыхтя и покряхтывая, протиснулся к ним за столик, попутно утерев лицо салфеткой, выдернутой из-за ворота у человека, сидевшего рядом. Вопли возмущения он пропустил мимо ушей. Болдерстон в своем репертуаре.

— Шарик лопнул, — повторил Болдерстон.

— Какой же это шарик, Сэм? — поинтересовался Панглосс.

Болдерстон обвел взглядом их лица. Он задыхался и потел, как откормленная на конкурс свинья. Узел галстука скрывался за отвисшим подбородком.