Преторианец

Для Годвина все тоже осталось в прошлом. Панглосс мертв, а значит, все прошло. Он понимал, что не стоит беспокоиться из-за мелких подробностей, но из головы не шли мысли о Монке. О чем думает Монк теперь, когда Панглосс мертв? У него была возможность поднять любые вопросы, когда Годвин рассказывал ему историю гибели Либермана. Он ею не воспользовался. Ни слова не сказал о Панглоссе. Решил принять версию Годвина. После этого кто решится усомниться в ней? А если и усомнятся? В худшем случае — он убил немецкого шпиона в темных развалинах посреди битвы за «выступ».

Монк, вероятно, так же рад этому, как Годвин.

Но Годвина мучила мысль, каким невероятным образом Монк мог счесть Либермана британским агентом? Что это значит? И значит ли что-нибудь? Покойник есть покойник. Он был Панглоссом, и он мертв.

Он ворочал эту мысль в голове, рассматривал ее со всех возможных точек зрения. Результат неизменно оказывался один и тот же: убит нацистский шпион, Макс Худ отомщен, а Монк Вардан умывает руки и переходит к другим делам.

Вечером, перед тем как уснуть, она сказала:

— Ты сделал то, что должен был сделать. Я хочу, чтобы ты знал: это я понимаю.

В ту ночь он не заснул. Слишком был взвинчен, сна ни в одном глазу, так бывало в колледже, когда сдан последний экзамен, напряжение спадает и жизнь словно начинается заново. Так было и сейчас: ему казалось, что ему вернули жизнь, предоставив еще одну попытку. Да так и было. Прежняя жизнь кончилась. Он радостно предвкушал новую: более или менее незапятнанную, сияющую и полную надежд. В новой жизни будет все, о чем он и мечтать не смел. Он был так счастлив, что сон не шел к нему. Надо пройтись. Он вылез из постели, оделся и спустился вниз. Был второй час ночи. В камине еще светились угли.

Он прошел в кухню и решил приготовить себе горячий шоколад. Он очень старался варить его по всем правилам и действовал сосредоточенно, но все же встрепенулся, когда сквозь шум ветра послышался вой и скрежет автомобильного мотора. Сразу представилась застрявшая в снегу машина, горячие от трения покрышки буксующих колес… Только где это? Он прошлепал в большую гостиную и, выгибая шею, оглядел частный проезд, ведущий к поместью от общественного шоссе к деревне. Снег летел густо, и луна в лучшем случае просвечивала молочно-голубыми пятнами, возникавшими время от времени в прорывах туч. В ее скудном свете он все же различил изгиб дороги, лепившейся к склону холма, но застрявшего автомобиля не увидел. Никакого движения на дороге.

В дневном свете он отчетливо видел бы все из широкого окна, но сейчас за стеклом была тайна, приоткрывавшаяся только в прорезающем тучи лунном свете. Тогда он на миг различал несущиеся облака, поземку на снежной корке — и снова все скрывалось в темноте.

Ему послышалось, будто хлопнула дверца машины. Или багажник. Не может быть. Кто станет вылезать в такую погоду?

Он вглядывался в темноту, прихлебывая горячий шоколад. Тени пробегали по заснеженной дороге. Бедолага! Вытаскивать из багажника лопату, откапываться… Кто-то свернул не на ту дорогу… застрял в буране… Холодно ему.

Годвин достал из ящика пару сапог, снял с вешалки накидку из овчины. Нельзя же было оставить там этого невезучего чертяку.

Снег громко хрустел под ногами. Мороз щипал щеки, ветер впивался в кожу тысячами острых снежинок. Едва выбравшись на дорогу, Годвин упал, поскользнувшись на присыпанном снегом льду. Чертов дурень! Он кое-как поднялся на ноги, глянул на гребень над дорогой. Цепочка валунов черными зубцами выступала на фоне темно-синего неба с клочьями туч. Двадцать ярдов вверх до гребня, а с другой стороны — ярдов пятьдесят вниз до равнины. Он снова опасливо покосился наверх, молясь в душе, чтобы подлые каменюки не обвалились.

Все это время ему что-то слышалось, но, возможно, все это был только ветер, хруст снега, треск промерзших деревьев. Не видно было ни черта, и Годвин успел пожалеть, что полез не в свое дело. Мог бы спокойно сидеть в тепле. И тут он увидел застрявшую в снегу машину.

Так ли? Не похоже, чтобы она застряла. Скорее, походило на то, что водитель остановил ее у обочины и вышел. Никого не видно. Годвин подошел, тронул бампер — нет, стоит свободно. Может, бензин кончился? На крыше и капоте успел нарасти снежный мох. Черный «ровер». Пустой. Должно быть, бензин. Годвин осторожно обошел машину, увидел ведущие от дверцы следы. Вполне понятно. Оставшись без горючего, одинокий водитель остановил машину и пешком пошел к дому. Годвин прошел по следам несколько ярдов, но так и не увидел человека. Сколько ни напрягай зрения, в темноте никакого толку. Тогда он сложил ладони рупором и позвал: «Кто здесь?» От склона отозвалось эхо, и опять наступила тишина. Шумел ветер, шуршал снег. Он подождал, чувствуя себя дурак дураком, и снова крикнул в темноту.