Преторианец

— Вот именно! И во что верите? Кого выбрали своим идолом? Макса Худа, провалиться б ему! Просто смех, приятель, честное слово… Вы столько лет пытались отомстить за Макса Худа, и что из этого вышло? Превратили себя в бешеного пса, а все ради погони за тенью… И теперь еще вздумали убить меня! Да вы и впрямь вот-вот залаете!

Его душил хохот, словно от нелепой шутки. Глаза дико блестели.

— Давайте, пристрелите меня, и Дэвидсон всадит в вас пулю раньше, чем я свалюсь… Так уж вышло, что я кое-что знаю про нашего Дэвидсона. Личный убийца Черчилля, да-да! И все мы станем покойниками ради вашей благородной миссии. Все это безумие, и вы, здоровенный невинный шут, так ничего и не поняли! А знаете, что было на самом деле? Сказать вам, кто предложил — нет, потребовал — включить вас в диверсионную группу? Послать на верную смерть?

Вардан стер пузырьки слюны, собравшиеся в углах губ.

— Вам это не понравится, старина. Лучше пристрелите меня сразу, чтобы не стать посмешищем в собственных глазах!

Он не сводил взгляда с пистолета в руке Годвина.

— Продолжайте, Монк. Застрелить вас я всегда успею.

— Вы все твердите о предательстве, вы одержимы предательством, но вы понятия не имеете о самом главном предательстве… Вы убивали, выслеживали, вели погоню — и понятия не имели, кто превратил вашу жизнь в глупую шутку… А это был Макс Худ, понимаете, вы, дурень! Макс Худ!

— Что вы хотите сказать? Торопитесь, Монк, время на исходе.

— Макс знал, что умирает. Знал, что вы влюблены в его жену — или, во всяком случае, спите с ней. Он сам хотел возглавить какую-нибудь практически безнадежную миссию — нет, насчет Панглосса он не знал, не знал, что «Преторианца» фактически приносят в жертву, но для него это ничего бы не изменило — он хотел умереть в деле. Вы сами слышали его рассуждения насчет достойного примера, чтобы остаться в солдатских легендах… Да и это в конце концов не имело значения, ему одно нужно было… Господи, как я замерз, старина!

— Говорите. Что было нужно Максу Худу?

— Убить вас! Он поставил единственное условие — вы должны участвовать в операции. Иначе он не соглашался. Ему нужно было вытащить вас с собой на войну… чтобы убить.

— Чушь! И не пытайтесь меня на это купить, только дыхание тратите. Он знал, как я к нему отношусь…

— Вот, видите! Вы одержимый… Мы же не о том говорим, как вы к нему относились, а о том, как он относился к вам — совершенно разные вещи! Может, вы и считали себя в долгу перед ним. Но он-то ни черта не был вам должен! Он не был перед вами в долгу. Вы перепутали его чувства со своими. Понимаете? Он знал, что вы изменили ему с его женой. Вы играли не по его правилам, старина. Вы нарушили его кодекс.

— Не верю ни единому слову. Вы не смеете так говорить о Максе.

— Можете не верить. Но у нас есть доказательства. Мы знаем.

— Что?

— Прежде всего, вы сами мне сказали. Вы описывали то дело в Беда Литториа до последней минуты, во всех подробностях. Как вы с Максом бежали, и немцы поймали вас в луч прожектора, и Макса подстрелили. Вы говорили, что видели, как попадают в него пули, как они рвут одежду… сказали, как он потянулся к вам из последних сил, а потом вы увидели слепящую вспышку, снайпер попал вам в голову…

— Стоп! Замолчите, заткнитесь, Монк!

— Меня всегда поражало, как может разумный в прочих вопросах человек отрицать доводы разума, когда ему хочется обмануть себя — если немецкий солдат стреляет в вас издали, вы не видите вспышки! Макс Худ стреляет в вас в упор — вот тут вы видите дьявольски яркую вспышку!

— Прекратите! Я вас предупредил, Монк.

Пистолет ходил ходуном в его руке, он чувствовал, что теряет сознание. Он не желал вспоминать ту минуту.

— Ему одно было нужно — всадить последнюю пулю вам в лицо. Но он слишком долго тянул, он уже умирал, рука дрогнула… Ваш лучший друг, ваш герой хотел убрать вас лично.

— Монк!

Ветер свистел в ушах, голос доносился издалека.

— Когда вас подобрали, в рапорте отметили, что выстрел был сделан с близкого расстояния, лицо было обожжено пороховыми газами, бога ради, все очевидно! И с тех пор вы все мстили за его смерть. Он предал вас последним дыханием жизни. Тут речь не о предательстве… несчастный вы ублюдок. Вот вы стоите тут, невесть где, и целите из пистолета в своего друга… Какая ирония!

Он протянул ладонь к пистолету в руке Годвина. Пистолет медленно поднимался.

— Нет-нет, это нелепо, вы с ума сошли, это же я, я, Монк…

Годвин держал пистолет на вытянутой руке. Монк отпрянул назад, лицо его побелело, голова моталась: нет, нет!

— Роджер!

Годвин оторвал взгляд от лица Вардана.

Над лестницей на террасе стояла Сцилла. Ветер донес ее голос, пронзительный и отчаянный:

— Роджер! Не надо… Не надо!

Монк тоже взглянул на нее и снова повернулся к Годвину.

Тот смотрел ему в лицо поверх ствола.

Он чувствовал, как медленно, словно от огромной тяжести, опускается рука с пистолетом. Он глубоко вздохнул, закрыл глаза. Как все это грустно. Он так устал.

Открыв глаза, он взглянул в дуло пистолета, который Монк достал из кармана своего широкого пальто.