Преторианец

Где-то близко громыхнул взрыв. Динамо. Но свет над лестницей горел по-прежнему. На вилле имелся свой генератор.

Худ рывком развернулся к Годвину.

— Они нас ждали, старик. Они подготовились.

И словно эти слова были сигналом к началу действия, двери в коридор распахнулись, из них посыпались солдаты, оружие наготове, рты открыты, гортанные выкрики шрапнелью раскатываются по проходу. Десять секунд смятения, неразберихи, рыка немецких голосов, а потом Макс Худ громко произнес:

— Провались оно все, — и выстрелил.

Немец начал падать, оборвав крик, и тогда воцарился подлинный, совершенный ад. Все вокруг словно взорвалось выстрелами, криками, воплями, безумным шумом, сутолокой, какие и не снились Годвину. К нему спиной пятился Кокс, вздрагивая от отдачи автомата, Годвин увидел, как пули выходят из его спины, словно пальцами вырвав клочья темного свитера, пройдя насквозь, насквозь. Мертвый Кокс опрокинулся навзничь. Худ отбросил в сторону падающее тело и выстрелил в упор в грудь немцу. Пули врезались в стены, пыль заполнила тесное пространство удушливым газом. Почувствовав острую боль, Годвин опустил взгляд и увидел, что гвоздь, торчащий из отколотого куска штукатурки, впился ему в икру. Потом его отбросило на пол, новая боль, словно выхваченной из огня кочергой протянулась по правому боку от подмышки. Он повернул голову, которой едва не упирался в нижнюю ступень лестницы и попытался вдохнуть в себя что-нибудь кроме известковой пыли. Он знал, что умирает. Какой-то частью мозга, унаследованной еще от рептилий, он сознавал, что время пришло, что все будет кончено через минуту или две. Это не было мыслями, он этого не думал. Он просто знал, что знал. Жизнь кончена. Бок болит. Он убил человека. Худ стреляет из автомата. Шум скоро утихнет. Скоро не надо будет беспокоиться о том, что нечем дышать, и вообще ни о чем. Он заморгал от пыли. По лестнице вниз топали тяжелые сапоги. Ему хорошо видны были эти сапоги на каменной лестнице. С подбитой гвоздями подошвой, очень тевтонские сапоги, а следом появился в поле зрения и сам человек: колени, мощные ляжки, рука, опущенная вдоль тела. Рука сжимала длинную ручку ручной гранаты. Ничего не оставалось, как убить его. Годвин поднял кольт и выстрелил дважды. От отдачи боль в боку словно взорвалась. Первая пуля ударила немца в промежность, вторая — в грудь. Он упал на ступени. Граната покатилась вниз и остановилась рядом с Годвином. Он представления не имел, как действует эта чертова штуковина. Схватил за ручку и швырнул обратно вверх по лестнице. Сверху показались новые сапоги и ноги. При виде летящей им навстречу фанаты они развернулись и затопали наверх, но лестница была узкой, а сзади поджимали другие, не понимавшие, что происходит, и все снова стало походить на полицейскую комедию. Смешное было зрелище. Граната взорвалась, сорвав с потолка лавину штукатурки и пробив дыру в задней стене. Взрыв в замкнутом пространстве оглушал. Годвин ощутил на лице жар и уколы летящей каменной крошки, потом в дыру ворвались брызги дождя.

Он поднялся и попытался разобраться, что творится в сорокафутовом отрезке коридора, забитом свалкой тел, блеском ножей, выстрелами, взмахами кулаков. Шла рукопашная. Прямо перед собой он увидел, как Макс Худ выдергивает нож из чьей-то груди. Вой и рычание приводили на ум зверей в клетках зоопарка. Худ, резко обернувшись, поднял автомат и пустил очередь в лампу над головой Годвина.