Я немедленно открыла кран и пустила теплые струи на себя, смывая запах брюнета. Серьезно, это уже было слишком. Я становлюсь похожа на одержимую фанатку. Вымывшись до скрипа, я, наконец, нашла в себе силы выйти из душа и больше не вспоминать ужасную смерть старухи. Как только мне приходилось закрывать глаза, чтобы вода не попадала, чудовищные кадры этой сцены возникали в сознании. Будто на обратной стороне моих век шел киносеанс с этим событием.
Выйдя из ванной, я застала перед собой Адама. Кажется, он был немного смущен.
— Э-э, я искал туалет и зашел в комнату твоей мамы. Там такая темнота. В общем, я включил свет…
Тут я не выдержала и прыснула со смеху, прикрывая рот рукой. Мама теперь пыталась уснуть заново, и беспокоить ее сейчас было бы, скажем, очень опрометчиво.
Парень выглядел растерянно и бесконечно мило. Мне в момент захотелось запечатлеть поцелуй на его щеке, но я поспешно остановила себя.
Неожиданно я вспомнила, что стояла перед ним в коротких атласных нежно-голубых шортах и такой же маечке. И в то же мгновение это заметил Адам. Его взгляд опустился на мою вздымавшуюся от волнения грудь, но парень быстро перевел затуманенный взор в мои глаза. Почему. Я. Такая. Тупая. И. Не. Додумалась. Надеть. Мамину. Ночнушку. В. Пол?
— Пойдем… — мой голос прозвучал хрипло и сдавленно, поэтому я поправилась и продолжила, — пойдем спать. Сейчас достану тебе спальный мешок.
Он медленно кивнул и последовал за мной. Внутри возникло чувство дежавю, но такого со мной точно не происходило. Я быстро достала свернутый мешок для сна из кладовки и вручила Адаму, стараясь вести себя максимально естественно.
Я знала, что мне придется впустить парня в свой маленький мирок под названием «моя комната», но делать это особо не хотелось. Там же вся стена увешана отрывками из написанных мной стихов или песен! Что, если все, что я писала четыре года, покажется брюнету полным бредом?
Именно эти мысли одолевали меня по пути от кладовой к комнате. Конечно, я могу просто отправить его в комнату для гостей, но тогда смысла его ночевки нет, а утром они найдут меня умершей от страха или кошмарных сновидений. К тому же он снова сочтет мое поведение странным, а я и так была сумасшедшей достаточно.
Я решила действовать по принципу снятия лейкопластыря: чем быстрее, тем лучше. Поэтому распахнула дверь так, что она ударилась о стену, и впечатала рукой по выключателю. Пространство озарилось приятным белым (вовсе не больничным!) светом. Стараясь не придавать значения тому, что, во-первых, в моей комнате впервые находился парень. Во-вторых, стена никак не могла испариться, поэтому все по-прежнему было оклеено записями. И в-третьих… Блин, на моей кровати лежал лифчик!
Я покраснела, как самый спелый помидор, и бросилась к кровати, хватая белье и пихая его в комод. Наконец я нашла в себе силы взглянуть на Адама, который, кстати, оказался достаточно тактичным, чтобы просто промолчать. Он уже стоял возле той самой стены и без зазрения совести читал написанное. Ну вот, сейчас его рот произнесет то, что все это бред кошачий (почему все говорят только «чушь собачья»?), и я точно сегодня умру со стыда.
Но, к моему крайнему удивлению, Адам повернулся ко мне с выражением полного восторга и сказал:
— Ты так красиво пишешь. Почерк кажется знакомым…
Его длинные пальцы коснулись ярко-розового стикера, на котором было написано четверостишие:
«Любовь через кровь,
Непосильна наша ноша.
И встретились мы вновь
Для чего?»
— О ком это? — в его голосе слышалось нескрываемое любопытство.
Я задумалась. Обычно я пишу то, что приходит в голову. Иногда это не в рифму или криво-косо, но это мое творчество, и я никогда не претендовала на похвалу, признание. Мне хотелось это записывать и всегда видеть.
Все началось с того, что в четырнадцать лет я пришла домой в веселом настроении, держа в голове четверостишие, которое руки чесались записать. Я нашла лист бумаги и тогда еще кривым почерком записала его, и положила на столе. А затем в голову пришло хокку, я снова все переписала и оставила рядом с предыдущим. На протяжении недели я записывала разные мысли, рифмы так, что к воскресенью весь стол оказался завален листами. Тогда мама предложила повесить все на доску, в которой можно крепить листы. Мы купили красивую доску, и я гордостью прилепила на нее свои заметки. Но за четыре года собралось столько бумаги, что доски теперь не видно.
Я вернулась к Адаму и ответила, что пишу то, что приходит в голову, и сама не знаю, что и кому посвящено. Парень кивнул и подозвал к себе, а потом показал на хокку, написанное пару лет назад летом. Да, я помнила, когда и где написала каждую заметку.
«В ночь через двое лет
Как любовь, желание и смерть, твоя или моя;
Зацветет самоцвет»
Я погрузилась в свои мысли, прочитав хокку. Мне впервые стало интересно, почему я написала именно так? Что мной двигало? Ответа, к сожалению, не нашлось.