Превосходство Борна

За год до этого, пока правительственные эксперты выясняли, что же все-таки сохранила его память, Мари быстренько, не извещая никого о том, изъяла вклады Дэвида в цюрихском банке «Гемайншафт», а также и депозиты на имя Джейсона Борна, которые хранились в Париже. Деньги она отправила телеграфом на Каймановы острова[35], одному канадскому банкиру, которого знала, и открыла там секретный счет. Оценив ущерб, причиненный ее мужу официальным Вашингтоном, по вине которого он перенес неисчислимые физические страдания, чуть было не потерял рассудок и не лишился жизни, поскольку все остались глухи к его зову о помощи, она легко взяла на мушку правительство. Если бы Дэвид решил обратиться в суд, — а как бы то ни было, он мог всегда это сделать, — любой сообразительный адвокат согласился бы поддержать иск по возмещению убытков на сумму десять миллионов долларов, чтобы получить за это дело свои пять процентов.

На заседании государственной комиссии Мари поделилась своими мыслями относительно правомочности ее деяний с нервничавшим все время заместителем директора Центрального разведывательного управления. Она не оспаривала того, что государству не хватает фондов, а просто заметила, что, работая в финансовой сфере, пришла в ужас, когда узнала, что заработанные тяжким трудом доллары американских налогоплательщиков столь слабо защищены от расхитителей. Свои критические замечания в адрес системы она высказала хотя и в шокирующей манере, но спокойным голосом, — правда, ее глаза говорили куда больше слов. В общем, леди оказалась очень умным и сильным противником, и ее доводы возымели действие. Наиболее осторожные и мудрые члены этого синедриона[36] увидели логику в ее рассуждениях и прекратили спор. А присвоенные ею средства укрыли среди сверхсекретных ассигнований на непредвиденные расходы.

Когда требовались дополнительные деньги — на путешествие, машину или оплату жилья, — Мари и Дэвид звонили своему банкиру на Каймановы острова, и тот переводил по телеграфу требуемую сумму в один из полусотни банков, осуществляющих взаимные расчеты в Европе, США, на островах Тихого океана и на Дальнем Востоке.

Из автомата на Вайоминг-авеню Уэбб позвонил дружески расположенному к нему банкиру и слегка удивил того размером денежной суммы, в которой он нуждался непосредственно сейчас, и той, которую хотел получить в Гонконге. Баланс бесподобен: расходы на осуществление соответствующих банковских операций — менее восьми долларов, а изымаемая сумма — свыше полумиллиона.

— Надеюсь, мой дорогой друг — гениальная, бесподобная Мари — одобряет вашу просьбу, Дэвид?

— Она сама попросила меня позвонить вам. Сказала, что ей недосуг заниматься подобными делами.

— Как это на нее похоже! Позвольте же довести до вашего сведения, что за рубежом вы смогли бы воспользоваться услугами следующих банков…

В банк на Четырнадцатой улице Уэбб вошел через дверь из толстого стекла. Проведя там двадцать утомительных минут с вице-президентом банка, старавшимся изо всех сил стать закадычным его другом, он вышел из этого учреждения с пятьюдесятью тысячами долларов: сорок тысяч — банкнотами достоинством в пятьсот долларов, остальные — купюрами поменьше. Затем он окликнул такси, и его доставили в Северо-восточный округ, туда, где находилась квартира человека, которого он знал во времена Джейсона Борна и который, участвуя в разработанной группой «Тредстоун-71» операции Госдепартамента, проделал экстраординарную работу. Это был седой негр, служивший шофером такси до того самого дня, когда какой-то пассажир позабыл в его машине камеру «Хассельблад», так и оставшуюся невостребованной. Это случилось много лет тому назад, с тех пор шофер перепробовал много занятий, пока не нашел своего настоящего призвания: он оказался гениальным мастером по подделке документов. Основными видами его подпольной продукции являлись паспорта, водительские права с фотографиями и удостоверения для тех, кто вошел в конфликт с законом, главным образом для уголовников. Дэвид забыл имя этого искусника и лишь под гипнозом у Панова вспомнил его, — невероятно, но звали талантливого самоучку Кактусом! Мо тотчас вызвал в Вирджинию фотографа, чтобы дать толчок памяти Уэбба. В глазах старого негра сквозили теплота и сочувствие, когда он впервые встретился с Дэвидом после долгой разлуки, и, хотя подобные вещи не были приняты в больнице, испросил у Панова позволения посещать бывшего товарища своего раз в неделю.

— Зачем, Кактус? — поинтересовался врач.

— У него неприятности, сэр. Я предвидел это еще пару лет назад, словно через лупу разглядел предвестники недуга. Что-то у него не так, но все равно парень он славный. Я мог бы с ним поболтать. Мне он нравится, сэр.

— Приходи, когда захочешь, Кактус, но брось, пожалуйста, называть меня сэром. Предоставь-ка лучше мне подобную привилегию — величать тебя так.

— Боже мой, как меняются времена! Я, бывает, назову одного из внуков хорошим негром, так он грозится мне голову проломить.

— И проломит, сэр!