Превращение Локоткова

Через каких-нибудь полчаса после этого разговора Локотков уже устраивался с жильем в доме, куда привел его директор. Дом был довольно большой, хоть и староватый, и жила в нем одна только хозяйка, пожилая дородная женщина Вера Даниловна. Она вдовела: муж погиб в дорожной аварии лет десять назад. Дети — дочь-врач и сын-офицер — жили со своими семьями далеко от нее, и только наезжали изредка. Все это Вера Даниловна успела рассказать Локоткову, устраивая его в маленькой, чистой, похожей на светелку комнате. От входа в избу шел коридор, и из него были две двери, друг против друга: одна — в комнатку Локоткова, другая — в кухню. А сам коридор вел в горницу, и к ней примыкалась еще маленькая комнатка — спальня самой хозяйки. «Раньше-то не всем хватало места, ругались из-за него, — говорила Вера Даниловна, — а теперь хоть где располагайся, хоть катайся на велосипеде — везде пусто!» Оставшись одна, она охотно пускала школьных работников: они-де люди тихие, аккуратные, не шумят. Ей было хорошо, когда кто-то жил рядом, и было с кем поговорить долгими вечерами, попить чаю. Привыкшая к простору сельской жизни, она не могла уже ужиться и с сыном, ютившимся с женой и двумя детьми в крошечном номере офицерской гостиницы, ни с дочерью — та хоть и жила в двухкомнатной квартире, зато со свекровью. «Нет, видно, не удастся на старости лет с ребятами пожить, здесь и помирать придется», — чуть преувеличенно покряхтывая, сказала она. Держала и стол для жильцов, считая, что вместе жить и готовить розно — последнее дело. Готовила Вера Даниловна хорошо, как говорили — «по-городскому», не дешевилась, хоть и платить ей приходилось прилично — альтруисткой она тоже не слыла, и брала деньги не только за продукты, но и за готовку, за хлопоты. Однако постояльцы никогда не жаловались, ибо вкусная, горячая пища, когда нет своего дома — великое дело! К ней старались устроиться шефы из города, заезжие шоферы, командировочные люди — особенно после того, как в совхозном бараке для приезжих, грязном, пустом и холодном, отравились насмерть двое рыбными консервами. Но сердце Веры Даниловны осталось верным учителям. Она даже совхозных специалистов — молодых агрономов, механиков, зоотехников — и тех недолюбливала, говорила, что от них шумно. Правда, последний квартирант — тот самый историк, что ушел в армию, локотковский предшественник, — внес большое смятение в ее душу, заночевав пару раз в своей комнатешке с молодой медпунктовской фельдшерицей. Она долго, с настоящим страданием, плакала, раскрыв это, и в тот же день, не простившись с жильцом, уехала к дочери. А вернувшись, не застала уже нечестивца, отправившегося выполнять воинский долг.

Все это Валерий Львович узнал потом, в ходе жизни, порой задремывая на кухне под монотонный голос хозяйки, — очнувшись внезапно, опять видел перед собой шевелящиеся губы на ее толстом лице, бесформенный, картовочкой, нос, большие честные глаза, — и снова голова его клонилась вниз, вниз, вниз…

А сегодня он, проводив директора школы, довольно грубо оборвал Веру Даниловну: «Я, знаете, хочу отдохнуть, лягу спать, ничего не соображаю…» Она ушла, ничуть не обидевшись, а он закрыл за ней дверь, разделся и лег в кровать. Мягко, хорошо… Неужели один наконец, это его угол, и никто не ворвется, не зайдет без стука? Трудно даже поверить…

Уснул он в двенадцать, а проснулся около пяти. День еще не кончился. Только Локотков завозился — чутко ловившая этот момент хозяйка крикнула из кухни:

— Квантерант, иди исть!

Изъяснялась она исключительно по-деревенски, хоть и проработала почти всю жизнь библиотекаршей, лицом, следовательно, представляющим культурный слой.

— Ты, Валерий Львович, женатой, холостой? — вкрадчиво спрашивала она, когда тот сидел за столом. — Разведенной? Дочка ищо есть, ага? Ой-е, ой-е.

— А не баловливой, нет? — продолжала Вера Даниловна. — А то как пойдешь по холостой части шуродить, дак… Не баловливой? Не омманываешь? А то был тут один, тоже так говорил… — утерла платком сразу заслезившиеся глаза. — Вот и ладно, вот и ладно. Я по-старому кроена, не люблю баловства-то. Нравится девушка, или женщина — так способнее вам по годам-то — ну, поухаживай, да и сватайся. Ага ведь, верно я говорю? — она заглянула пытливо в глаза новому жильцу.

— Вы извините, — отвечал ей Локотков. — Я боюсь теперь отвечать на вопросы, что верно, а что неверно. Хотя сравнительно недавно — ответил бы на любой, не задумавшись особенно. А теперь так все перемешалось, со своей жизнью суметь бы разобраться…

— Ой, ой, — закачала головой хозяйка. Слова квартиранта ей совсем не понравились. «Путаный! — подумала она. — Чему он ребятишек-то научит?»

Поев, Валерий Львович решил не ходить никуда сегодня, а провести вечер у себя в комнате, впервые за долгие годы один на один с собой, за каким-нибудь приятным занятием. Возникла мысль подготовиться к завтрашнему уроку, — и Локотков отмел ее. Тему он знал хорошо, и урока тоже не боялся, ибо уже решил про себя, что будет работать в этой школе, чего бы ему это не стоило. Не боги горшки обжигают!