Превращение Локоткова

— Я работал учителем труда и учился заочно на истфаке! — пытался выкрутиться Локотков. — Давайте кончим об этом, что за ничтожный разговор! Подлить еще? Составляйте, составляйте рюмочки рядом!

Однако понял, что остался в сильном подозрении. И шатенка Галя сказала, глядя мимо всех:

— Хотелось бы знать, что может заставить человека, уже не очень молодого, вдруг все бросить и поехать в такую глушь, как наше Рябинино…

— Любовь! Несчастная любовь! — загорелись глаза у конопатенькой Маши. — Признайтесь, Валерий Львович, признайтесь нам!

А Света отрубила безапелляционно:

— Любовь, девочки, не может быть несчастной. В любом виде она — благороднейшее из чувств. И забыть ее, девочки, тоже нельзя, даже самую давнюю, самую безответную. Она не прах с ног, который можно стряхнуть.

— Не согласен! — в тон ей ответил учитель физики. — Классика на этот счет удивительно точна. Слушайте:

— Гляди, я дую на свою ладонь
И след любви с себя, как пух, сдуваю…

Он поднял к губам ладонь, поставил ее параллельно полу, и дунул.

— Развеяна. Готова. Нет ее.[1]

— Ах, Борис Семенович! — закричали девицы. — Опять вы со своим Шекспиром. Ведь мы серьезно, а вы…

«Девочки, девочки! — подумал Локотков. — Стоило заикнуться о любви, и все забыли…» Он обратился к Слотину:

— А ты, оказывается, знаток Шекспира…

Тот прижал к сердцу руку, и ответил очень серьезно:

— Это — моя жизнь, моя страсть!

Ну и ну… Оказывается, кроме офицеров, еще и Шекспир.

— Ты не прост! — сказал Валерий Львович Слотину.

— Да и ты, оказывается, тоже… штучка! Давай, клюкнем по этому поводу.

— Может быть, хватит? Неудобно при дамах столько пить.

— Подставляй, не куксись! Опять я разбередил себя, теперь на весь вечер…

Тем временем завели маленькую радиолу. Стало жарко, шумно. Учительницы заподскакивали, запрыгали, взмахивая руками. «Ну же, Валерий Львович!» — крикнула Маша, и он, тоже припрыгивая в такт музыке, стал приближаться к ней. Ее толстое тело в белом платье кружилось перед ним, приседало и дергалось. Рядом Сережа танцевал с двумя; физик так и не встал из-за стола. Темп был быстрый, и скоро Локотков почувствовал, что выдыхается. Удивился: вот так здорово! Лет еще пять-семь назад он только-только начал бы входить во вкус, а тут — на тебе! Ничего, ничего, мне двадцать лет, — повторял он про себя, и снова крутился вокруг Маши. На последнем издыхании, но танец он все-таки закончил, и плюхнулся на свое место, рядом со Слотиным. Сердце колотилось бешено, в душе стало образовываться радостное ожидание чего-то. Он налил себе водки, выпил и легко вздохнул. Борис Семенович наклонился к нему:

— Дела, гляжу, идут, контора пишет?

— Да, идут! Контора пишет! — ответил Локотков.

Ему было хорошо. Впервые он был среди своих, в компании равных, кругом был «своя народ», как любил он говорить раньше. Ему снова хотелось всего, и все казалось доступным.

Опъяненный вином и этим сознанием, он потерял контроль над собой. И когда после очередного танца Маша, смеясь и поправляя волосы, пошла на кухню, за большую печку, Локотков двинулся за ней, догнал, и, повернув девушку за плечи к себе, стал жадно и настойчиво целовать. Она отбивалась, говорила: «Ну я же не нравлюсь вам, зачем это?»

«Нравишься… нравишься…» — повторял Локотков, когда отрывался от ее губ. Наконец она изловчилась, уперлась руками в его грудь и с силой оттолкнула от себя — так, что он отлетел. «Вот ведь какой!..» — и она выбежала, вся красная. Тотчас в кухню заглянули сначала Галя, потом Света; исчезли. Локотков стоял бледный, опершись на печку ладонью, опустив голову. Он не заметил, как появился физик, и очнулся, только услыхав его слова: «Давай-ка, Львович, станем потихоньку одеваться».

Потом Валерий Львович одевался у порога, и губы его вздрагивали от стыда. Две учительницы стояли у дверей горницы и глядели на него в упор, а третья всхлипывала где-то за комодом. Локотков протрезвел, пыл его улетучился, и он вдруг увидел себя глазами этих девчушек, совсем молоденьких, коим едва перевалило за двадцать: пожилой, неясно откуда взявшийся потаскун, сутулящийся уже, в неновом костюмчике!.. Хорош, эх! Разве так надо с ними? Они и любви-то, пожалуй, еще не успели хлебнуть по-настоящему, не видели, по сути, перед собой мужчины.

Сережа из-за Галиного плеча легонько кивнул ему. «Оказывается, он хороший парень!» — подумал Локотков, и шатнулся было попрощаться с ним, но Слотин уже открыл дверь и сказал: «До свиданья, девушки, извините, если что не так», — и они вышли из избы.

На крыльце физик захохотал: «Ну, брат! Навел ты шороху. Думал, наверно: „Не везет, мол, мне в смерти — повезет в любви?“ А? Я ведь говорил: они у нас нравственные, подход нужен. А ты хотел — раз, да и готово дело? Нет, удачу так ловить не годится».

— Откуда ты знаешь — как годится их ловить, как не годится? — устало спросил Валерий Львович.