Превращение Локоткова

В столовой Шурка «позаимствовал» стакан, и, когда они вышли оттуда, снова купил бутылку, два плавленых сырка. «Я не буду больше пить! — сказал испугавшийся Локотков. — Ну к черту. Напьешься еще с тобой, попадешь в вытрезвитель, после не отмоешься…» «Бздун ты, Львович! — лениво усмехнулся Сальник. — Ладно, хорош, заставлять не стану».

Он отмяк после встречи и водки, стал веселее, — а войдя в пустой в это рабочее время городской парк, спустился на танцплощадку и отбил там «цыганочку», грохая каблуками об дощатый пол. Потом они примостились на скамеечке в дальнем углу, и Шурка снова нахохлился.

— Я, Львович, сказал тебе, что здешний, — начал рассказывать он, — только это не совсем так. Здешний, но не из райцентра, понимаешь? Из деревни. Небольшая такая деревня, цела еще, там и сейчас ферма… Ну, не об том речь. Мать меня в сорок лет родила, я у нее поскребыш. И вот, как пришел из армии — раз за разом… Сначала, как в первый раз попал, все думали — ошибка вышла. Я и сам тогда плохо верил, что это все — всерьез, Вот и покатило: первая «ходка» три года, вторая — пять! Я после первой домой не заявлялся, закутился как-то, да и скоро снова попал. И до-олго своей мамки не видал, только письма от нее получал. Я ведь один у нее остался, была сестра, старше, да умерла от рака. И вот, знаешь, полтора года назад в бараке приснилась мне моя мамулька — не старая еще, а какой я ее еще в детстве знал: будто пошли мы с ней на поскотину за коровой, я отстаю, а она меня не ждет, идет вперед, только оглядывается и рукой так делает, зовет: «Иди, мол, иди ко мне скорей!» Я как проснулся тогда, так и подумал: неужто умерла? А недолго погодя из сельсовета пришла справка, что скончалась, в тот самый день. Старая уж была, что говорить… Я тогда ревел, аж катался, все руки себе изгрыз. Мамка, думаю, мамка, как же ты одна успокоилась… Ладно, не о том речь! Освободился я месяц назад, сошел с поезда в областном центре и побежал с вокзала такси ловить. Деньги у меня с собой были хорошие. Нашел парнишку, кричу ему: «Слушай, шеф, если согласен отмотать только в одну сторону двести километров, то скажу: ты не обидишься. Скажу больше: будешь доволен. Но дорога дальняя, это я предупреждаю». Он как-то так на меня глянул, и сразу усек. «Садись». — говорит. Без разрешения на выезд, безо всего — мотнул со мной. Речь не об том, но ехали мы три часа досюда, да часа два до деревни еще пилили… слякотная, плохая там была дорога! И вот приехали, подрулили прямо к нашему дому. Время — где-то уж полпятого утра. Таксиста не отпускаю: пускай чернь видит, что я не как-нибудь — на «Волге» прикатил! Так… Доски, замки сорвал, в дом вошел, а там — темно, пустота, холод.

Стекла где целы, где выбиты. Присел, выпил стакан водки, всплакнул, и — обратно на улицу. Кричу шоферу: «Теперь включай полностью фары, сигналь на всю железку!» Загудела коломбина. Гляжу — свет повключали, забегали… А я хожу меж домами, стучу в окна, машу: «Выходи!» Кто выходит — я ему стакан с водкой в руку: «Выпей за память о моей матери!» Собрался народ — я кричу: «Сволочи вы все! Скажите, кто из вас помог бедной старушке в ее тяжелой одинокой жизни? Скажите, звери! Кидаю тому двести рублей!» Так никто и не сказался. Тогда я делаю так: даю каждому по червонцу. «Идите, — говорю, — теперь на кладбище к месту, где ее могила, впереди меня, и утаптывайте мне в грязи дорогу… А там — будет вам еще водка». Таксиста отпустил, кинул ему два куска, а сам — вперед…

— Неужели пошли? — с изумлением и ужасом спросил Локотков.

— Куд-да денутся! Я ведь их и поил, и деньги дал! Правда, кое-кто смылся, и червонцев не взял — ну, так после, наверно, зубами-то и клацал, когда другие за мой счет целый день гуляли… Я им показа-ал тогда, ткнул мордой в дерьмо, зверей…

— Слушай. Сальник, постой, — сказал Валерий Львович. — Ну, мать умерла, она была одинокой в последние годы, нуждалась в помощи… Но мне кажется — ты обвиняешь людей, живших в то время возле нее, а совсем не самого себя. Тут что-то не вяжется, Шурка…

Сальник замолчал, настороженно поглядел на Локоткова; поставил выпитую наполовину бутылку рядом со скамейкой, и вдруг сгреб собеседника за ворот:

— Ты, не крутись, падла, зверь! — крикну он. — Сидеть смирно, кому сказал! В упор тебя не вижу, не знаю, и знать не желаю. Я Ш-Шура Сальник, а ты кто? Зверь, гнида, в упор не вижу… В спецчасть в лагере бегал? Оперу стучал? Признавайся, зверь, в упор не вижу…