Превратности любви

А в зале прилета Джордж ждал женщину, которая изменила его жизнь, и уже предвидел несчастье потерять ее. Но в настоящий момент он не мог думать ни о чем, кроме того, как сожмет любимую в своих объятиях, уничтожив разлуку, каким бы недолгим ни было расставание.

Он почувствовал присутствие Элизабет прежде, чем она появилась. Ее тень окутала его, словно ласковое прикосновение. А потом он увидел Лизу воочию: исполненная женственности, слегка покачивая бедрами в такт ритмичной мелодии каблучков, она направлялась к нему, толкая впереди себя спортивную сумку на колесиках.

Элизабет сразу заметила Джорджа – огромный букет темно-красных роз выделял его из толпы встречающих. Сердце ее болезненно сжалось, но она взяла себя в руки и с сияющей улыбкой пошла навстречу мужу, который был для нее спасительной соломинкой в период депрессии, но так и не стал по-настоящему близким человеком.

– Ты, наверное, утомилась в дороге и голодна, – сказал он, нежно поцеловав ее. – Я ведь знаю, что еда в самолете – не для тебя. Поэтому заказал нам столик у Гордона Рамзи [12] , чтобы ты немного отдохнула, сняла напряжение после перелета и получила удовольствие от изысканной пищи.

Джордж всегда был заботлив и предусмотрителен. Даже чересчур. И это раздражало Элизабет не меньше, чем его патологическая пунктуальность. Но она оставила свои мысли при себе и поблагодарила мужа за внимание к ее слабостям.

Они ехали по вечернему Лондону среди неугасимых вывесок и реклам, гораздо больше дрожащих, чем ресницы в любовном экстазе. Улицы наблюдали украдкой за неизменно куда-то спешащими прохожими, отдавая предпочтение юным леди с растущими из подмышек ногами, поражаясь белизне молока в осиянной оправе черных чулок и одаривая всех желающих букетами неоновых иллюзий.

Одной из таких иллюзий был трехзвездочный ресторан Гордона Рамзи. Камерный рай для гурманов, он вмещал всего сорок человек, и миллионы лондонцев и приезжих мечтали оказаться среди этих счастливчиков.

Они вышли из машины и направились к ресторану. За спиной у них гасли последние лучи заката, на мокром асфальте играли золотисто-янтарные блики. Недавно пронеслась гроза, и все вокруг затопило потоками воды. Воздух был напоен свежестью, что придавало летнему вечеру какую-то обновленность, а иллюзорный свет делал его чуть ли не волшебным. В просвете кучевых облаков уже можно было различить призрачные очертания луны.

Всю дорогу от аэропорта Элизабет контролировала каждое свое движение, каждое слово, боясь выдать себя ненароком, и только в ресторане ей удалось наконец чуть-чуть расслабиться.

Тут было так уютно, так покойно, официанты были так профессионально расторопны, что волны ее сумбурных чувств уже не пытались вырваться наружу, – панели из матового стекла, кожаные сиденья шоколадного цвета и теплая атмосфера гасили их.

Джордж сделал заказ и, откинувшись в кресле, спросил:

– Ну, как там Венеция? Съемки не слишком тебя утомили? Рассказывай, я сгораю от нетерпения. Было время на что-нибудь еще?

Вот и представился случай все рассказать. Нет, не сейчас, подумала Элизабет. Он так счастлив. Пусть еще немного порадуется жизни.

– Я, правда, очень устала и хочу есть, – ответила она слегка капризным голосом, пытаясь скрыть таким образом свою растерянность. – К тому же впечатлений слишком много, у меня в голове пока полный хаос. Нужно сначала переварить их и разложить по полочкам. Еще успею надоесть тебе всякими дурацкими подробностями. Лучше ты расскажи, как съездил в Японию.

Джордж начал рассказывать, а Элизабет, слушая его вполуха, оглядела зал.

За соседним столиком сидели немец чуть старше пятидесяти и изящный спортивного вида итальянец, который был моложе по меньшей мере лет на двадцать. Они вели оживленную беседу: итальянец доказывал что-то, эмоционально жестикулируя, а немец производил впечатление человека, пришибленного обстоятельствами, – он все время тер виски и беспомощно глядел на своего молодого собеседника. Оба они разговаривали друг с другом то по-итальянски, то по-немецки. Итальянец, скорее всего флорентинец, тараторил как заведенный и даже несколько раз хлопнул немца по плечу, отчего тот еще больше испуганно сжался.

Элизабет не смогла уловить сути их беседы – они говорили на каком-то научном жаргоне, – и потеряла к ним всякий интерес.

Тут как раз принесли жареное фуагра с карамелизованным цикорием, и она переключилась на еду, получая истинное удовольствие от восхитительных блюд и напитков: французский суп с кексом, нежнейшая телятина, равиоли с крабом, брют, который был выдержан так, что практически уносил в облака, и наконец – клубника в йогурте, поданная на сухом льду. Да, Джордж умел доставить ей удовольствие. Впрочем, ему это ничего не стоило, кроме денег, которых у него было навалом.

Обсуждая, какие они оба все-таки гурманы, разбирая каждое блюдо по косточкам и восхищаясь мастерством шеф-повара, Джордж и Элизабет на время забыли, он – о своих тревожных предчувствиях, она – о желании исповедаться, благодаря чему ужин удался на славу.