Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни

Лена стояла в дверном проеме, уперев одну руку в бок и выставив вперед грудь. В другой руке была зажата тряпка для мытья посуды.

– А это имеет какое-то значение? – вопросом на вопрос ответил Ярослав.

– Да нет, – Лена постаралась интонацией продемонстрировать крайнее безразличие. Как всегда в таких случаях, получилось ровно наоборот.

– А если нет, так что же ты спрашиваешь? – снова спросил Ярослав.

– Да так… Под одной крышей все-таки живем, интересно просто… – Лена начала мять тряпку в руке. Нелепость ситуации становилась слишком явной и очевидной.

– Даже если и есть, тебе-то какое дело? – раздраженно сказал Ярослав.

– Да никакого! – также раздражаясь, ядовито ответила Лена. – Просто как ты там говорил: православный священник, в одном браке…

Несколько секунд Ярослав смотрел на нее молча: на лицо, перекошенное демонстративной усмешкой, на тряпку, которую Лена начала судорожно мять, на упертую в бок руку, на выставленную вперед грудь… И вдруг понял, увидел совершенно отчетливо: несмотря на свой затяжной роман с Вадимом, несмотря на свою наглую, демонстративную измену, несмотря на то, что она уже давно его буквально в упор не видела – она его ревновала!

Эта ситуация показалась ему настолько нелепой и смешной, что он улыбнулся и тихонько, совершенно беззлобно, рассмеялся. Лену же этот смех взъярил: ничего не сказав, она резко выдохнула носом и вышла из комнаты.

А вскоре поползли слухи о том, что отец Ярослав Андрейко завел себе любовницу. Елена посчитала нужным рассказать о случившемся своим подругам и знакомым – не столько даже из ревности или злобы, сколько из расчета переключить внимание с ее собственных похождений на стороне на похождения своего мужа. Вадим Челышев также поучаствовал в распространении этой информации – по тем же соображениям. Очень скоро она дошла до приходских бабок Мангазейска.

Церковные сплетницы вцепились в этот инсайд, как стая гиен вцепляется в полусгнивший труп – жадно и мертвой хваткой. Отныне личная жизнь отца Ярослава, и без того бывшая мучительной, стала предметом всеобщего обсуждения, а для него обернулась сущей пыткой.

Он видел, что он запутался, и запутался крепко. Он винил себя за то, что ему не хватило ни страха Божия, ни силы воли удержаться от внезапно обрушившейся на него любви. При этом он понимал: шансов удержаться не было практически никаких. Одиночество, безбрачие – это не для него. Ведь он никогда не хотел быть ни целибатом, ни монахом, себя он видел именно женатым священником. Однако предыдущий брак рассыпался не по его вине и восстановить его было невозможно. Но оставаться одному?.. Он знал себя и знал, что он не сможет. Поэтому появление Натальи – появление в тот момент, когда он был раздавлен крушением своей семьи – было своего рода роком. Встретив ее, он не мог от нее отказаться.

Но как поступать дальше? Если бы Ярослав был неверующим – а он, как и всякий воцерковленный человек, не раз встречал неверующих священнослужителей – то ему было бы легче. Замаскировать свои отношения с Натальей было не так уж и сложно. Например, можно было бы сделать так, чтоб она вообще не попадалась на глаза общим знакомым. А можно было наоборот, максимально приблизить ее к себе, посадить в свечную лавку, научить экстатически закатывать глаза и говорить несколько благочестивых фраз – и никто бы ничего не заподозрил. А приходские старушенции еще бы и восхищались «верующей девочкой» и «добрым батюшкой», который «вон, какой хороший, заботится о бедняжке».

Но отец Ярослав так не мог. Ибо он действительно веровал и органически не мог цинично и расчетливо дурить головы своим прихожанам. Потому их с Натальей связь рано или поздно должна была стать очевидной для всех. Благодаря слуху, который распустили жена отца Ярослава и Вадим, это произошло несколько раньше, но это произошло бы в любом случае.

Теперь же отец Ярослав ощущал, что он постоянно находится в фокусе общеепархиального внимания. Кто-то смотрел на него с жалостью и сочувствием, но таких было очень мало. Большинство же примешивали к жалости ледяное презрение: мол, что ж ты за поп такой, как до этого докатился и т. д. А многие, хотя и думали, что жалеют или же, наоборот, осуждают, на самом деле не жалели и не осуждали, а просто развлекались. Ведь теперь появился не просто даже человек, а целый священник, которого можно безконечно обсуждать, шушукаться у него за спиной, понимающе перемигиваться, когда он попадался на глаза – словом, отец Ярослав оказался очередной игрушкой, чрезвычайно подходящей для морально-психологического избиения.

И горше всего было от осознания того, что несмотря на все оправдания и все извиняющие обстоятельства, он это, так или иначе, заслужил…

Было также ясно и другое: сплетшийся узел развязать было невозможно, его можно было только разрубить. Однако собственных сил для этого у отца Ярослава не имелось – слишком уж мрачна и безпросветна стала его жизнь, чтобы самому, своими руками закрыть то единственное световое окошко, которым стала любовь к Наталье.