Прежде чем я упаду

Сегодня мы совершаем набег на шкаф Элли, чтобы не идти на вечеринку Кента в одинаковых нарядах. Элоди, Элли и Линдси уделяют особое внимание моему внешнему виду. Элоди красит мне ногти ярко-красным лаком; ее руки чуть дрожат, и немного лака попадает на кутикулу, отчего кажется, будто я истекаю кровью, но из-за внутренних переживаний мне плевать. Мы с Робом договорились встретиться у Кента, и Роб уже прислал эсэмэску: «Прикинь, я кровать заправил». Я позволяю Элли выбрать мне наряд — золотой топик, слишком свободный в груди, и пару сумасшедших шпилек на четырехдюймовых каблуках (она называет их «стриптизерскими туфлями»). Линдси делает мне макияж, напевая и дыша водкой. Мы все приняли по две стопки, запив клюквенным соком.

Затем я закрываюсь в ванной, где теплое покалывание поднимается от кончиков пальцев к голове, и пытаюсь запомнить, как выгляжу сейчас, в этот миг. Через некоторое время мои черты просто повисают в зеркале, как будто принадлежат незнакомке.

В детстве я часто запиралась в ванной и включала такой горячий душ, что зеркала совсем запотевали, затем вставала и наблюдала, как мое лицо медленно выступает из-за пара, сначала очертания, затем постепенно детали. Каждый раз я верила, что увижу красавицу, как будто за время душа превратилась в кого-то идеального и яркого. Но отражение всегда было одним и тем же.

В ванной Элли я улыбаюсь от мысли: «Завтра наконец-то я стану другой».

Линдси вроде как помешана на музыке и потому составляет плейлист для поездки к дому Кента, хотя он живет всего в нескольких милях. Мы слушаем Доктора Дре и Тупака, а потом врубаем «Baby Got Back» и хором подпеваем.

Но вот что самое странное: пока мы петляем по привычным улицам — улицам, которые я знаю всю жизнь, изученным до последней мелочи, как будто я сама их придумала, — мне кажется, что я плыву над всем, парю над домами, дорогами, дворами и деревьями, поднимаюсь все выше, и выше, и выше, над «Роккиз» и «Райт эйд», бензоколонкой и «Томасом Джефферсоном», футбольным полем и железными скамейками на открытой трибуне, на которых мы сидим на каждом матче выпускников и вопим что есть мочи. Словно все стало маленьким и неважным. Словно это всего лишь мои воспоминания.

Элоди рыдает навзрыд. Она всегда раскисает первой. Элли прихватила остатки водки, но запить нечем. Линдси за рулем, потому что она может пить всю ночь без малейших последствий.

Дождь начинается, когда мы уже почти приехали, но так тихо, что практически висит на месте, как огромный белый занавес. Когда я в последний раз была у Кента? На девятый день рождения? Я совсем забыла, как глубоко в лесу находится его дом. Подъездная дорожка извивается целую вечность. Виден только тусклый свет фар, который отражается от гравия и выхватывает мертвые ветви деревьев, склонившиеся над головой, да крошечные бриллиантики дождя.

Элли поправляет топик. Мы все одолжили у нее новые топики, но она решила остаться в старом, отороченном мехом, хотя в свое время возражала против его покупки.

— Напоминает начало фильма ужасов, — шепчет она. — Ты уверена, что номер дома — сорок два?

— Еще немного, — заверяю я, хотя начинаю подозревать, что мы повернули слишком рано.

У меня сосет под ложечкой, и я не знаю, хорошо это или плохо.

Лес смыкается все теснее и теснее, пока ветки чуть не мажут по дверцам машины. Линдси ноет, что автомобиль поцарапает. Кажется, нас вот-вот засосет в темноту, и в тот же миг лес резко заканчивается и перед нами возникает самая большая и красивая лужайка, какую только можно вообразить; посередине стоит белый дом, будто сделанный из сахарной глазури. У него есть балконы и длинное крыльцо вдоль двух стен; ставни тоже белые и украшены резьбой, которую не видно в темноте. Ничего подобного я не припомню. Может, дело в выпивке, но мне кажется, что это самый превосходный особняк на свете.

С минуту мы молча смотрим. Половина здания тонет во мраке; с верхнего этажа на лужайку льется теплый свет, окрашивая траву серебром.

— Размером он почти с твой дом, Эл, — замечает Линдси.

Лучше бы она промолчала. Ее слова разрушили чары.

— Почти, — соглашается Элли.

Она достает из сумки водку, делает большой глоток, кашляет, рыгает и вытирает рот.

— Дай глотнуть, — просит Элоди и тянется к бутылке.

Каким-то образом бутылка переходит ко мне, и я отпиваю. Водка обжигает горло; противный напиток, все равно что краска или бензин, зато мне сразу становится хорошо. Мы вылезаем из машины; свет из окон растекается, подмигивая мне.

На вечеринках у меня всегда ноет низ живота. Но это приятное ощущение: как будто может случиться все, что угодно. Хотя обычно ничего не происходит. Вечера перетекают друг в друга, недели в недели, месяцы в месяцы, и рано или поздно мы все умрем.