Прежде чем я усну

Я развернула листок. Наверху доктор написал: Standard, 1986.Весь лист занимала копия газетной статьи с фотографией. Я недоуменно смотрела на все это с минуту, пока до меня не дошло, что это рецензия на мой роман, а на снимке — я.

Я вся задрожала, сама не знаю почему. Это был привет из далекого прошлого; хвалебная статья или ругательная — давно потеряло смысл. Она принадлежит истории, ее последствия давно утратили свое значение. Но для меня она была важна. Мне было важно, как приняли мою первую книгу. Имела ли она успех?

Я пробежалась по тексту, пытаясь уловить общий тон, прежде чем погружаться в подробности. Глаза выхватывали отдельные слова. В основном — приятные. Образованна. Тонкое чутье. Разбирается. Человечность. Яркость.

Я взглянула на фотографию. Черно-белый снимок, я сижу за рабочим столом, развернувшись в сторону от камеры с каким-то неловким видом. Я чем-то взволнована, не знаю, что тому причиной — присутствие фотографа или не очень удачная поза. Однако я улыбаюсь. Волосы у меня длинные, распущенные, и, несмотря на то, что снимок не цветной, кажется, они темнее, чем сейчас, словно крашеные или влажные. Позади меня двери, ведущие в патио, еще смутно виднеется голое дерево. Под фотографией подпись: Кристин Лукас в своем доме в Северной Англии.

Я понимала, что это, должно быть, тот самый дом, где мы побывали с доктором Нэшем. Секунду-другую я боролась с сумасшедшим желанием поехать туда, захватив с собой снимок, убедить себя, что он в самом деле существовал. Что я тоже существовала — тогда. Что это — я.

Впрочем, я и так это знала. Сейчас я этого не помнила, но точно знала, что там, на кухне, я вспомнила Бена. Как он двигался, как подрагивал его член…

Я улыбнулась и дотронулась до фотографии, медленно провела по ней кончиками пальцев, словно вслепую. Я погладила пальцами волосы, провела по лицу. На снимке я казалась немного смущенной и одновременно сияющей, что ли. Как будто во мне была некая тайна, которую я свято берегла. Конечно, у меня только что вышел роман, но дело было не в этом, в чем-то ином.

Я пригляделась получше. Заметила, какие у меня налитые груди под свободным платьем, как бережно я приобняла рукой живот. Вдруг ниоткуда всплыло воспоминание: да, я сижу, позируя для снимка, смотрю на фотографа, который колдует за своей треногой; журналистка, с которой я только что беседовала, хозяйничает на кухне. Она громко спрашивает, как, мол, наши дела, мы хором кричим: «Отлично!» и смеемся. «Почти закончили», — говорит фотограф, перезаряжая пленку. Журналистка закуривает сигарету и спрашивает из кухни не разрешения покурить, а есть ли у меня пепельница. Меня это раздражает, но несильно. Честно говоря, я и сама бы с удовольствием затянулась, но я ведь бросила, как только узнала, что…

Я еще раз взглянула на снимок. Так и есть. Я была беременна!

На миг меня парализовало, а потом мозг бешено заработал. Мысли метались, не находя выхода, пытаясь ухватить обрывки реальности, — я знала, что не только носила ребенка, но и была от этого очень счастлива.

Картинка не складывалась. Что же произошло? Моему ребенку теперь должно быть — сколько, восемнадцать? Девятнадцать, двадцать?

«У тебя нет никакого ребенка, — подумала я. И тут же: — Где же мой сын?»

Мой мир опять распадался на части. Итак: сын.Слово появилось из небытия, но я произнесла его уверенно. Почему-то я знала: ребенок, которого я носила, был мальчик.

В панике, шатаясь, я ухватилась за спинку стула, и в этот момент еще одно слово выплыло на поверхность и всколыхнуло ее, как фонтан от водородной бомбы: Адам.Я почувствовала, что мой жалкий мирок попал в зону мощнейшей турбулентности.

У нас был ребенок. Его звали Адам.

Я резко поднялась, и конверт скользнул на пол. Мозг работал словно на холостых оборотах, жажда что-то сделать разрывала меня на части. В альбоме его фотографии не было, я уверена. Я перелистывала его сегодня утром и уж наверняка не пропустила бы фотографию собственного ребенка. Спросила бы о нем Бена. Записала бы что-то в дневнике. Я засунула листок со статьей и книгу обратно в конверт и вихрем взлетела наверх. Я вбежала в ванную и остановилась у зеркала. Даже не взглянув на отражение, я стала лихорадочно рассматривать снимки вокруг него, запечатлевшие мое прошлое. Изображения, которые должны помогать мне восстанавливать собственную личность за неимением памяти.

Я с Беном, я одна, Бен. Мы вместе с какой-то парой постарше, видимо, родителями Бена. Снова я, совсем молоденькая, на шее шарф, глажу собаку, радостно улыбаюсь. Но Адама нигде нет. Ни младенца, ни малыша постарше. Никаких снимков — ни первого дня в школе, ни на спортивной площадке, ни у моря. Ни как он строит замки из песка. Абсолютно ничего.

Какая-то бессмыслица. Разве есть родители, которые не снимают свое чадо или потом выбрасывают снимки?!