Прежде чем их повесят

Впереди открывалась громадная пещера. Четыре стройные колонны возвышались в центре — устремляясь вверх, во тьму. Под ними горели огни. Много огней, впечатываясь в больные глаза Логена. Угольки трещали и трещали, плюясь дымом. Искры взметались жалящим дождем, шипел пар. Капли расплавленного железа летели от тиглей, усеивая землю угасающими брызгами. Расплавленный металл тек по желобам в полу — яркими полосками красного, желтого и обжигающе белого.

Громадное пространство было набито шанка, неясные силуэты двигались в кипящей мгле. Они трудились у горнов, у мехов, у тиглей, как люди, — несколько десятков шанка. Шум стоял невообразимый. Молоты грохотали, наковальни звенели, металл лязгал, плоскоголовые кричали и визжали друг на друга. У дальней стены были темные стойки с ярким оружием; сталь сверкала цветами пламени и ярости.

Логен моргал и глядел. В голове стучало, рука дергалась, жар давил на лицо, а он смотрел, не веря своим глазам. То ли они пришли в адскую кузницу. То ли Гластрод в конце концов открыл ворота под городом. Ворота на другую сторону — и вот они проскочили, даже не заметив.

Логен тяжело и часто дышал, не в силах успокоиться, и каждый раз он вдыхал вонь дыма и вонь шанка. Глаза вылезали из орбит, горло горело, он даже не мог сглотнуть. Логен и сам не заметил, когда успел достать меч Делателя, но оранжевая вспышка блеснула на обнаженном темном клинке, и пальцы правой руки сжались на рукоятке до боли. Логен не мог разжать хватку и только смотрел на оранжево-черные пальцы, пульсирующие, словно в огне, с проступившими под кожей венами и сухожилиями, с костяшками, побелевшими от яростного давления.

Это не его рука.

— Надо возвращаться, — повторяла Ферро и тянула его за руку, — найдем другую дорогу.

— Нет. — Резкий, как удар молота, грубый, как точило, острый, как клинок, голос звучал в его глотке.

Это не его голос.

— Стань позади, — сумел прошептать Логен, хватая Ферро за плечо и протискиваясь мимо нее.

Теперь возвращаться нельзя…

* * *

…И он чувствовал их запах. Он наклонил голову и втянул носом горячий воздух. Голова была полна зловонием, и это было хорошо. Ненависть — мощное оружие в правильных руках. Девять Смертей ненавидел все. Но самая потаенная, глубокая и горячая ненависть — к шанка.

Он скользнул в пещеру — тень среди огней, шум злой стали разносился эхом вокруг него. Прекрасная знакомая песня. Он плыл в ней, наслаждался ею, пил ее. Он чувствовал в руке тяжелый клинок, сила лилась от холодного металла в горячую плоть, от горячей плоти — в холодный металл, нарастая и разбухая и накатываясь волнами в такт дыханию.

Плоскоголовые еще не замечали его. Они работали. Были заняты своим бессмысленным делом. Они не могли ожидать, что месть найдет их в их жилище, где они дышат и трудятся. Но теперь-то они узнают.

Девять Смертей навис за спиной одного из них, высоко подняв меч Делателя. Он улыбнулся, увидев длинную тень, протянувшуюся по лысому черепу, — обещание, которое скоро будет выполнено. Длинное лезвие и разрубило шанка пополам, словно раскрыв цветок, теплая и приятная кровь благодатными каплями брызнула на наковальню, на каменный пол, на его лицо.

Следующий шанка уже увидел его, и Девять Смертей бросился вперед, быстрей и яростней, чем струя пара. Шанка поднял руку, отшатнувшись. Но недалеко. Меч Делателя вспорол ему локоть — отрезанное предплечье закрутилось в воздухе. Но оно еще не долетело до пола, как Девять Смертей снес обратным ударом голову шанка. Кровь зашипела на расплавленном металле, оранжевое свечение играло на незаточенном металле клинка, на бледной коже руки, на грубом камне под ногами, и Логен помахал остальным.

— Давайте, — прошептал он. Он ждал всех.

Шанка бросились к стойкам, расхватывая острые мечи и заточенные топоры, а Девять Смертей со смехом следил за ними. С оружием или без — их смерть — дело уже решенное. Это было записано в пещере строками огня и строками теней. Теперь он напишет строками крови. Они — животные, меньше, чем животные. Они тыкали и размахивали оружием, но Девять Смертей был создан из огня и мрака, он скользил и перетекал между их неумелыми ударами, уходил от неуклюжих копий, возносился над их бессмысленными криками и бесполезной яростью.

Легче уколоть пляшущее пламя. Легче разрезать летящую тень. Их слабость была оскорблением его силы.

— Умри! — ревел Девять Смертей, меч описывал круги, яростный и прекрасный, буква на клинке горела красным и оставляла яркий след. И где проходили круги — там все становилось правильно. Шанка визжали и бормотали, от них отлетали куски, их разделывали, как мясо на плахе мясника, как тесто на доске булочника, как стерню после серпа крестьянина — и все очень аккуратно.

Девять Смертей оскалился и улыбнулся, радуясь свободе и хорошо выполненной работе. Заметив блеск клинка, он отпрыгнул в сторону, чувствуя, как меч оставляет на его боку долгий поцелуй. Он выбил зазубренный меч из руки плоскоголовой и швырнул врага ткнул к канавке, по которой текла расплавленная, яростно-желтая сталь. Голова шанка зашипела, запузырилась, повалил вонючий пар.