Прежде чем их повесят

Длинноногий и Ки тоже пошли, пыша гневом и разочарованием. Джезаль двинулся последним, по шатким камням, щурясь от ветра, продолжая вспоминать все произошедшее. И каким бы мрачным ни было настроение, он с удивлением обнаружил, что не может перестать улыбаться. В конце концов, успех этого странного мероприятия никогда его не волновал всерьез. Важно было одно: он возвращается домой.

* * *

Вода плескала в борт корабля, поднимая холодные белые брызги. Паруса надувались и хлопали, скрипел такелаж. Ветер хлестал в лицо Ферро, но она не замечала его. Байяз в ярости ушел в трюм; остальные, один за другим, спрятались там же от холода. Только она и Девятипалый остались на палубе и глядели на море.

— Что теперь будешь делать? — спросил он.

— Пойду туда, где можно убивать гурков, — ответила Ферро без раздумий. — Найду другое оружие и буду сражаться с ними везде, где можно.

Она даже не знала, правда ли это. Она не чувствовала той ненависти, что испытывала раньше. Все сомнения и разочарования только заставляли ее говорить с еще большей свирепостью:

— Ничего не изменилось. Я все еще хочу мщения.

Она огляделась и увидела, что Логен хмурится на белую пену на черной воде так, словно ждал от своей подруги другого ответа.

Поменять ответ очень просто. Она могла бы сказать: «Я пойду туда, куда пойдешь ты». Кому от этого было бы хуже? Никому. Точно не ей. Но Ферро не хотела отдавать себя в его власть таким образом. Оказалось, что между ними стоит невидимая стена. Непреодолимая.

И эта стена всегда была.

Ферро только сумела спросить:

— А ты?

Он задумался, с сердитым видом прикусил губу.

— Мне надо на север, — сказал он с грустью, не глядя на нее. — Там работа, которую мне нельзя было оставлять. Темная работа, но ее надо делать. Думаю, вернусь на север, чтобы свести кое-какие счеты.

Ферро нахмурилась. Долги? Кто это говорил ей, что человеку нужно больше, чем мщение. А теперь хочет только свести счеты? Лживый ублюдок.

— Счеты, — прошептала она. — Хорошо.

Это слово царапало язык, как песок.

Он долго смотрел ей в глаза, потом открыл рот, словно желая что-то сказать, но так и остался с открытым ртом, протянув к ней руку.

Потом вдруг сник, выпятил челюсть, повернулся боком и оперся на поручни.

— Хорошо.

Так просто все кончилось между ними.

Ферро хмурилась, отвернувшись. Она сжала кулаки, чувствуя, как яростно впиваются ногти в ладони. Она горько ругалась про себя. Почему она не сказала другие слова? Набрать воздуха, сложить правильно губы — и все меняется.

Только Ферро не умела этого и знала, что никогда не сумеет. Гурки убили в ней это, далеко отсюда и давным-давно, и оставили ее мертвой внутри. Было бы глупо надеяться — это она всегда чувствовала. Надежда — для слабых.

Вернуться в грязь

Ищейка и Доу, Тул и Молчун, Вест и Пайк. Они вшестером стали в круг и смотрели на два холмика холодной земли. Внизу, в долине, солдаты Союза хоронили своих мертвецов, Ищейка это видел. Сотни — в ямах по двенадцать на каждую. Это был плохой день для людей — и хороший для земли. Так всегда бывает после битвы. Только земля всегда выигрывает.

Лихорадка и его карлы были неподалеку за деревьями; склонив головы, они хоронили своих мертвецов. Двенадцать уже в земле, еще у трех — плохие раны, и они, скорее всего, последуют за теми еще до конца недели. А тот, который потерял кисть, может, выживет, может, нет — как повезет. В последнее время везения не хватает. Почти половина их погибла за один день работы. И после этого они остались — это смело. Ищейка слышал их слова. Печальные и гордые слова о павших. Какими добрыми людьми они были, как здорово сражались, как их будет не хватать и прочее. Так всегда после битвы. Слова для мертвых.

Ищейка сглотнул и обернулся на свежевскопанную землю под ногами. Тяжело копать холодную, глубоко промерзшую землю. Но лучше уж копать, чем быть похороненным — так сказал бы Логен, и Ищейка считал, что это справедливо. Двух человек похоронил он только что — и две частички себя вместе с ними. Катиль лежит глубоко под грудой земли вытянувшись, белая и холодная, и не согреется больше никогда. Недалеко от нее — Тридуба; разбитый щит лежит у него на коленях, а в руке меч. Две горстки надежд положил Ищейка в грязь — одни на будущее, другие из прошлого. Теперь все кончено, и они никуда не приведут. И они оставили две ноющие дыры в нем. Так всегда после битвы. Надежды в грязи.

— Похоронены там, где умерли, — тихо сказал Тул. — Это правильно. Это хорошо.

— Хорошо? — рявкнул Доу, оглянувшись на Веста. — Хорошо, правда? Самое безопасное место во время битвы? Безопасное, так ты им сказал?

Вест сглотнул и опустил глаза с виноватым видом.

— Ладно, Доу, — сказал Тул. — Сам прекрасно знаешь — это не его вина и вообще ничья. Это война. Люди гибнут. Тридуба это знал — лучше, чем кто-нибудь другой.

— Мы могли быть где-то еще, — прорычал Доу.

— Могли, — сказал Ищейка, — но не были. Вот и все. Ничего ведь не изменишь, верно? Тридуба мертв, и девушка мертва, и всем тяжело. И не надо добавлять тяжести.